Юбер аллес (бета-версия)

– Если ты зачем-то захочешь меня убить, ты сделаешь это без дешёвых опереточных арий, - сказал Борисов, не очень веря в собственные слова.

– Я не собираюсь тебя убивать. Я даже могу пообещать тебе это. Ты знаешь, я всегда выполняю обещания.

– Я знаю, Зайн, - Аркадию и в самом деле стало поспокойнее.
– Давай выпьем. У меня есть вино и водка.

– Где?

– Вино в холодильнике на кухне. Водка в морозилке. "Власовка", между прочим.

– Вот как? Шикуешь. Ладно, неси водку. Я бы предпочёл вино, но оно наверняка некошерно.

– Зато водка всегда кошерна. А на "Власовку" даже выписано свидетельство о кашруте.

– Неплохо они заботятся о потребителе. Неси. Впрочем, сиди, я сам принесу.

"Неужели он думает, что я храню в холодильнике оружие?" - подумал Аркадий. Хотя, возможно, в свое время это была бы не такая уж глупая мысль. Но теперь-то... Он с отвращением почувствовал, как дрожат руки. Стараясь успокоиться, наощупь дотянулся до чашки с заваркой, отхлебнул, поставил на место. Не попал. Чашка с тихим звяканьем опрокинулась. Наверное, залило корректуры. Ладно, высохнет. Не впервой. В последнее время с ним это стало случаться всё чаще. Однажды он забыл недоеденный кусочек беляша между страницами англо-португальского словаря, и спохватился только через две недели, когда в комнате начало ощутимо пованивать тухлятиной. Словарь пришлось продать за копейки в букинистическую лавку. Владелец магазинчика, старый фольксдойч с бульдожьей мордой, не хотел брать испорченную книгу, пришлось уговаривать, унижаться... Из-за каких-то пяти рублей. Да, для него сейчас и пятёрка - тоже деньги.

Ничего-ничего. Он дождётся своего часа, обязательно дождётся. Если бы не этот старый параноик, непонятно откуда свалившийся на его голову...

Тихие шаги гостя остановились возле кухонной двери. Звякнуло стекло, щёлкнул выключатель. Хлопнула дверца холодильника.

– Не ищи стопки, они у меня здесь, - крикнул Аркадий в коридор, запоздало соображая, что он мог бы сейчас проскользнуть в прихожую - и даже, наверное, открыть верхний замок. Зайн, конечно, услышит, но ему понадобится несколько секунд - в прихожей тесно, ещё этот велосипед у стенки, за который зацепиться как нефиг делать, он непременно зацепится, он ведь уже не тот, Зайн, он уже не мальчик, все мы не молодеем, а он уже будет на лестничной клетке, и сразу вниз, через перила, через пролёты, как тогда в Буэнос-Айресе... конечно, можно ноги переломать, но можно ведь и уйти... хотя нет, не стоит - просто кубарем по лестнице, Зайн ведь не станет стрелять, нет, не станет... всё-таки пятый этаж... Зайн побежит за ним, но он успеет раньше, должен успеть... главное - лестница, потом выскочить из подъезда, а там резко дать джазу по подворотням, он-то здесь каждую дырку знает... придётся бежать через гаражи, а он в носках, а там лёд и собаками нагажено... ничего, не привыкать, на таком адреналине и не почувствуешь, главное не поскользнуться, но он проскочит, должен проскочить, лишь бы там ничего не поставили, какую-нибудь доску с гвоздями или железку, русские это любят, но вроде бы не должны... потом махнуть через помойку, тут Зайн приотстанет - а там, по улице генерала Краснова, есть полицейский участок. Вероятность успеха один шанс из десяти - если бы он встал сразу после того, как Зайн вышел. Нормальный такой шанс. Даже, можно сказать, хороший шанс, бывало ведь и хуже, и ничего, и уходил...

– Не пыхти так громко, - насмешливый голос достал его из коридора, - побереги дыхание.

Аркадий замер.

– Ладно, дыши, - разрешил Зайн, входя в комнату с бутылкой водки.
– Ты слишком боишься, чтобы сопротивляться. Но недостаточно боишься, чтобы бежать сломя голову. Поэтому ты остаёшься на месте. В первом и втором случае у тебя был бы шанс... крохотный, конечно. В последнем случае твой шанс равен нулю, - Зайн опустился на табурет и принялся скручивать бутылочную пробку. Борисов машинально отметил, что гость слегка картавит, и тут же поправил себя: за годы безвылазной жизни в России он успел привыкнуть к твёрдому русскому "р", а Зайн говорит с мягким романским акцентом.
– Типично обывательская реакция на опасность. Всё-таки тебя сломали, Каф. Ты стал обывателем.

Борисов вздрогнул.

– Стал мелким вонючим обывателем, - продолжал Зайн, не меняя тона.

– Ты хоть чувствуешь, как у тебя здесь воняет? Передай мне стопки.

– По крайней мере, я перестал быть убийцей, - Аркадий нашарил под столиком две стопки, жирные на ощупь. Последний раз он пил из них неделю назад, с редактором отдела политики "Свободного Слова".

Маленькие стаканчики звякнули.

– Но это не помешает нам выпить, - гость протянул Борисову стопку водки.
– Лехаим!

– Благословен ты, Господь Бог наш, Царь Мира, по слову Которого возникло всё, - быстро пробормотал Борисов благодарственную молитву.
– Лехаим, - сказал он и проглотил водку. Обжигающая жидкость нырнула в горло, покатилась вниз, и встала колом где-то в районе груди. Аркадий попытался вдохнуть и зашёлся в мучительном кашле. Зайн хлопнул его по спине раскрытой ладонью. Борисов едва успел подхватить подпрыгнувшие очки. Кашель, однако, съелся, оставив только лёгкое жжение в горле.

Они немного посидели молча. Борисов с тоской смотрел на поблёскивающую каретку пишмашинки.

– Ты мне надерзил. Дерзость - обывательское понимание смелости. Ты посмел назвать меня убийцей, - сказал, наконец, Зайн.

В полумраке его силуэт казался чёрным.

– Я этого не говорил... но ты прав, я это имел в виду, - собрался, наконец, с духом Борисов.
– Мы все были убийцами. И убивали. В том числе и юде. Таких же юде, как мы.

– Не таких, как мы. Плохих юде, они сотрудничали с хазерами, с дойчскими свиньями. Которые сделали с нами...
– он выразительно замолчал.

– Которые что?
– Аркадий почему-то почувствовал себя увереннее: по крайней мере, он больше не чувствовал пустоты в мышцах.
– Только не отвечай мне - "ты сам знаешь, что они с нами сделали". Когда меня вербовали, я повёлся именно на такие фразы. Нет, не на фразы - на интонацию. Как будто с нами сделали что-то такое, чего нельзя назвать словами. Таким тоном говорят об изнасиловании. Или о каком-то стыдном увечье, - он запоздало прикусил язык.
– Но ведь это же обычная манипуляция, Зайн, это психологическая игра. Вся пропаганда визенталевцев основана на манипуляциях нашими комплексами... на злоупотреблении чувствами... и не всегда благородными, - он перевёл дух.

– Продолжай, не бойся, - поощрил его Зайн.
– Это даже по-своему любопытно.

– Вот-вот, я об этом и говорю. Эта самая интонация, - Аркадий понимал, что говорит лишнее, но не мог остановиться: несожжённый адреналин требовал выхода.
– Это твоё "по-своему любопытно". Ты подразумевал что-то вроде - "мне, судье, интересно послушать, как именно преступник попытается выгородить себя - при том, что его вина доказана и не подлежит обсуждению". Но я не преступник. Я давно перестал им быть. Я не принимаю твоих обвинений. И если тебе что-то нужно от меня... по этим делам, то имей в виду: я вне игры.

– О, сколько пафоса, - тёмный силуэт чуть сдвинулся, закрыв плечом одну свечу.
– В игре ты давно никому не нужен, не обольщайся.

– Кто бы говорил о пафосе, - огрызнулся Борисов, неожиданно ощутив нечто, отдалённо напоминающее прилив мужества.
– Старые шлюхи тоже любят поговорить о девической чести...

Из темноты протянулась рука и ударила Аркадия по лицу - хлёстко и больно.

– Не забывайся, - процедил Зайн.

Как ни странно, Аркадию стало не так страшно: до того нелепой была эта неожиданная пощёчина.

– Действительно, королевский довод, - сказал он, повысив голос, - дойчи вот тоже любили такие аргументы.

– Так значит, ты всё-таки ненавидишь хазеров? С-с-с, - Зайн презрительно выпустил воздух сквозь зубы, - а я уж думал, что ты видишь в них братьев по человечеству, или как там хрюкал этот болтун, израильский президентишко...

– Профессор Мартин Бубер, - машинально ответил Борисов.
– Сегодня, кстати, ему исполнилось бы сто тринадцать лет.

– Вот как. Значит, в той стране сейчас национальный праздник? Очень забавно.