Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги
Шрифт:
Я вновь совершила тягостное путешествие «по этапу», описанное выше; правда, тот начальник иркутского ГПУ, который, вне всякого сомнения, проявил ко мне доброту, отдал приказ везти меня с колонной мужчин, без других женщин: это не только избавило меня от столь ужасной противоестественной человеческой мешанины, но позволило занять отдельную «клетку» в вагоне и иметь возможность дышать менее спертым воздухом, по крайней мере на первых «этапах»; при дальнейшем продвижении вагон опять оказался забитым, как обычно. Поездка была более долгой, нежели предыдущая, потому что начиная от Екатеринбурга поезд пошел в объезд Казани, Москвы и Ленинграда; причина состояла в том, что тюрьмы по дороге на Север, в особенности пермская тюрьма, были настолько перенаселены, что для нас не нашлось ни одного сарая, ни одного подвала… Я опять прошла через Бутырскую тюрьму, потом через тюрьму Петербурга (на Выборгской стороне), в которой прежде я так часто бывала, будучи членом «Женского благотворительного комитета мест заключения» [36] … Я испытывала странное чувство, находясь здесь в качестве заключенной, да еще в таких условиях! Я представила ужас моих бывших коллег по Женскому комитету, если бы они увидели теперешнее состояние тюрьмы, о которой мы так заботились прежде, и особенно невероятную жестокость, которая пришла на смену прилагаемым нами в прошлом усилиям по смягчению нравов… В общем, выехав из Иркутска в начале мая, я прибыла в Кемь (порт на Белом море) в начале сентября. В Кеми я провела два или три дня в ужасном бараке, где были двухэтажные нары и который был набит битком, как вагоны. Затем с большой партией заключенных меня погрузили на корабль, который должен был доставить нас на Соловки. Этот путь в хорошую погоду
36
Настоящее название: «Петербургский Дамский благотворительный тюремный комитет».
Соловки – это большой остров (примерно шестьдесят километров в длину и сорок в ширину [37] ); вокруг расположен архипелаг островков, на которых расположены маленькие «лагеря», населенные несколькими сотнями заключенных; на самом большом из них, острове Анзер, находятся две–три тысячи, но основная масса заключенных сосредоточена на главном острове, «Большом острове Соловки», где лагерь занимает помещение старинного монастыря, прежде очень известного в России (он построен в XV веке). Во времена своего процветания монастырь насчитывал примерно тысячу монахов и добровольных служителей-трудников (паломники, по обету некоторое время безвозмездно работавшие в монастыре [38] ). Теперь же здесь в среднем пятнадцать тысяч и больше заключенных (иногда до двадцати тысяч). Это достаточно свидетельствует о тесноте, в которой они находятся.
37
На самом деле двадцать пять на пятнадцать километров.
38
Пояснение в скобках вставлено в текст «Красной каторги».
Главные постройки старинного монастыря были окружены огромной каменной стеной [39] ; некогда эта крепость подверглась двум знаменитым в истории России осадам. Эта крепость, «кремль», составляла главную часть лагеря заключенных; все строения старинного монастыря и многочисленные церкви и часовни были превращены в казармы с нарами в два и три этажа. С внешней стороны кремля, вокруг небольшой пристани были расположены гостиницы для паломников, самая большая из них ныне превращена в административный центр острова, а еще одна превращена в казарму для заключенных-женщин.
39
Eszer, 1994. P. 166: «сильной».
Кроме этого маленького перенаселенного центра, остальная часть острова почти безлюдна и покрыта лесами, в которых в прежние времена стояли скиты отшельников; по берегам было множество небольших рыболовных тоней. В настоящее время все это охвачено территорией лагеря с несколькими сотнями заключенных, используемых на различных работах. Некогда монахи проложили прекрасные дороги через леса, соединив ими эти различные пункты с кремлем; уход за этими дорогами лежит теперь на заключенных, но основная их работа – лесоповал.
Что касается рыбной ловли, она один из источников дохода на острове, однако на ней не используют «политических» [40] из-за боязни побегов, так как единственная возможность совершить побег – море, если удается раздобыть лодку; поэтому все лодки находятся под особым наблюдением, а рыбаков набирают из уголовных преступников [41] , заслуживших доверие ГПУ.
Уголовников используют в качестве тюремщиков и на караульной службе острова. Есть там и рота солдат ГПУ, занимающих наиболее важные должности; остальных, часто бывших убийц, наспех обучают солдатской службе, а затем заставляют надзирать за другими заключенными, особенно за политическими. Они вооружены и носят форму, похожую на красноармейскую. Стоит ли говорить, что они стараются превзойти друг друга в жестокости по отношению к другим заключенным, чтобы доказать свое рвение и добиться [42] обещанного вознаграждения, главным образом – сокращения срока заключения.
40
Затем следует пояснение в Eszer, 1994. P. 164: «кроме специалистов».
41
Конец фразы вставлен в текст «Красной каторги».
42
Далее продолжение в Eszer, 1994. P. 164: «…привилегий, которыми награждают за „хорошую службу“».
Чтобы устранить любую попытку подкупа караула и сделать невозможным всякое общение с внешним миром, заключенным не позволяют иметь ни денег, ни каких-либо других предметов – ничего, кроме одежды [43] . Единственной денежной единицей, имеющей хождение в лагерях, являются специальные ассигнации ГПУ того же достоинства, что и российские деньги, но действительные только в магазине на территории лагеря. Если, например, какой-нибудь заключенный получает деньги от семьи или еще откуда-нибудь, эту сумму ему выдают ассигнациями ГПУ, и потратить ее он может только в магазине лагеря. Вряд ли надо добавлять, что выбор товаров в этом магазине для заключенных весьма ограничен: иногда там бывает что-то вкусное из съестного, какие-то ткани и т. д., но все это предназначено для «начальства», а не для узников. Когда я прибыла на Соловки в 1928 году, заключенным выдавали несколько рублей в месяц (в зависимости от «категории труда») на питание, которым начальство тогда не занималось. Но со следующего года это денежное вознаграждение было отменено, и все заключенные отныне стали получать свой обязательный рацион в столовой. Для огромного большинства заключенных, которые, как и я, не получали денежного вспомоществования, это означало фактический голод. Меню лагерной столовой было похоже на тюремное: просяная каша, квашеная капуста на воде, немного соленой рыбы или засоленной конины [44] .
43
Фраза так написана в Eszer, 1994. P. 164: «Чтобы помешать любой попытке соблазнить охранников и сделать побег вообще невозможным, у заключенных никогда не было денег».
44
Весь конец абзаца после «Иногда там бывает» так написан в Eszer, 1994. P. 164: «Кроме того, заключенный, даже если ему присылают много денег, может получить не больше тридцати рублей в месяц; остальное, если таковое имеется, помещается на „текущий счет“ заключенного, который сможет получить эту сумму только после освобождения. Кроме ассигнований ГПУ, было категорически запрещено иметь обычные деньги: за какие-нибудь двадцать копеек можно было в наказание получить недели карцера. Периодически проводились массовые обыски, чтобы убедиться, что заключенные не прячут деньги или ценности; даже для обручального кольца нужно было иметь специальное разрешение, которое редко выдавали».
Исправительный режим строго военизирован. Заключенные строятся в роты, возглавляемые командиром – заключенным, заслужившим особое доверие. В основном это бывшие агенты ГПУ или по крайней мере коммунисты, направленные сюда за какую-нибудь провинность, слишком серьезную и поэтому не могущую остаться безнаказанной. Ставя их на доверенные должности, им дают возможность реабилитироваться. Поэтому они выказывают огромное усердие при исполнении своих обязанностей, проявляя изобретательность в терроризировании заключенных и особо грубом обращении с ними, и прежде всего – в отлаживании системы тайной слежки и доносов, которая позволяет надзирать за каждым шагом заключенных.
Два раза в день [45] проводится перекличка заключенных каждой роты, сразу же
после утренней переклички составляются бригады для работы на день [46] . Мужчины большей частью работают в лесу. Эти работы самые тяжелые, случается много жертв. Установленные нормы требуют крайнего перенапряжения человеческих сил, ведь людям, которые никогда не были лесорубами, необходимо полностью выполнить норму, и им часто приходится работать всю ночь. Старики и больные упрашивают [47] , чтобы их избавили от таких работ; но несчастных заставляют идти под ударами прикладов и вечером приносят их трупы. Ужас от этих работ увеличивался в связи с отсутствием теплой одежды; до 1931 года заключенным не выдавали никакой одежды в замену их собственной, которая уже превратилась в лохмотья. Те несчастные, которых арестовали летом, добираются до Соловков глубокой зимой, и их в легкой одежде посылают работать по колено в снегу. Очень часто для того, чтобы отказаться от работы в лесу, заключенные калечат себя – отрубают себе пальцы [48] . Потом за это стали строго наказывать, но, когда случаи членовредительства участились, было объявлено, что впредь такие поступки будут рассматриваться как «отказ от повиновения» и, следовательно, наказываться смертью; и множество несчастных были расстреляны. Применяются более утонченные наказания: так мне вспоминается один случай, когда мужчину, отрубившего себе пальцы руки, привязали толстой веревкой к поваленному дереву и оставили на дороге, в пятнадцати километрах от лагеря, приказав ему добираться до лагеря, таща это дерево за собой. Несчастному удалось протащиться несколько километров, но на полдороге он умер. Я помню также молодого поэта [49] , отправленного на Соловки, чтобы искупить вину за непочтительное стихотворение. Его ботинки полностью развалились, он умолял, чтобы ему выдали какую-нибудь обувь для работы в лесу; и, так как он не добился ответа, ударом топора он отрубил себе мизинец и указательный палец левой руки, а затем положил их в конверт с адресом ГПУ, сопроводив это послание двустишием: «Вам, кровавым людоедам, шлю свежатину к обеду…»45
Eszer, 1994. P. 164: «в восемь часов утра и в восемь часов вечера».
46
Затем следует уточнение в Eszer, 1994. P. 164–165: «Работа прерывается в час на обед, в шесть часов на ужин и вечернюю поверку, затем снова возобновляется до 11 вечера. Есть специальный график для ночной смены, довольно частой, и для работы в лесу, на которой занято большинство заключенных».
47
Eszer, 1994. P. 165: «Я видела, как старики, больные, умоляли…»
48
Там же: «Иногда эти несчастные специально наносили себе увечья, отрезали левую руку, чтобы прекратить этот невыносимый труд».
49
Там же: «одного моего друга».
Все это происходило в то самое время, когда советское правительство в ответ на действия американского правительства, отказавшегося от импорта русской древесины как продукции принудительного труда, во всеуслышание заявило, что на лесоразработках никогда не применяется принудительный труд! Мы все давно привыкли к постоянной лжи, которая является основой советского режима [50] , но это заявление повергло в оцепенение всех как на Соловках, так и в других лагерях Севера, когда мы прочитали в газете это бесстыдное заявление министра Молотова, который осмелился отрицать использование каторжного труда на лесоразработках [51] , тогда как от Белого моря до Урала сотни тысяч в это время теряли свое здоровье и жизнь на этих жестоких работах.
50
Там же: вместо «которая является основой советского режима» – «от наших „товарищей“-правителей».
51
Дм. Лихачёв сообщает, что Юлия делала обзоры советской периодики для властей. Именно поэтому у нее был доступ к газетам. Упомянутая статья вышла в «Известиях» от 13 марта 1931 года. Молотов, глава правительства (1930–1941) не отрицал подневольного труда, но утверждал, что «он не имеет ничего общего с нашим производством товаров на экспорт» и что условия труда такие же, как и на свободе: «К стыду капиталистов многие их безработные позавидовали бы труду и жизни заключенных в наших северных регионах».
Я уже говорила, что отказ от повиновения наказывался смертью. За другие проступки наказания были различными. Первое – это карцер, холодная камера; находящимся в карцере выдается раз в два дня только миска супа, здесь запрещено надевать пальто или укрываться одеялом. Но палачи поступают еще более изощренно. Так, летом, когда в лесах вьются тучи комаров, провинившегося раздевают и на несколько часов привязывают к дереву на радость комарам. Осенью, например, когда температура морской воды близка к нулю, человека заставляют входить в воду по шею и стоять так по четверть часа или больше… Главные начальники лагеря в качестве наказания используют также двух- или трехнедельное пребывание в специальном карцере, называемом «Секирка». Это пытка неподвижностью: заключенные сидят на скамейках, руки на коленях, двигаться запрещено [52] . Через каждые два–три часа их поднимают и заставляют ходить по кругу, затем они снова садятся: ночью люди лежат вповалку и каждые два часа по приказу переворачиваются на другой бок… Несчастными овладевает приступ безумия: в отчаянии они бросаются на охранников, и тогда их расстреливают.
52
Далее: «Даже если его пожирали насекомые, он не имел права даже пальцем шевельнуть» (Eszer, 1994. P. 166).
Все это может показаться неправдоподобным, но тем не менее может быть подтверждено теми, кто в это время находился на «острове мучений», как теперь называют Соловки.
Однако из пятнадцати тысяч заключенных несколько сот находились в более привилегированном положении. Прежде всего это были все старые коммунисты, им доверялась работа в различных службах лагеря; затем – разные специалисты: врачи, инженеры, электрики [53] и т. д. – и, наконец, заключенные, которые занимались учетной работой в конторах. По роду выполняемой ими работы они не могли работать в группах и должны были более свободно перемещаться по лагерю, и, так как они были нужны [54] , им предоставили некоторые привилегии. Но, несмотря на это, они оставались рабами, как и другие заключенные, и при необходимости их продавали. Я совсем не преувеличиваю. Специалистов нередко продавали какой-нибудь администрации, какому-нибудь ведомству; условия продажи оговаривались в специальном контракте, в котором указывалось, где будет использован специалист, какова стоимость его питания, содержания и т. д. Что касается зарплаты специалиста, предусмотренной региональным тарифом, она переводилась в кассу ГПУ… Покупатель говорил купленному специалисту, не столько затем, чтобы предотвратить его побег, сколько для того, чтобы заставить его работать: «Если ты будешь плохо работать, мы тебя опять отправим на Соловки». Все это тоже оговаривалось с соблюдением всех формальностей в контракте, подобном договору о продаже скота [55] . Впрочем, эта продажа была возможностью покинуть «проклятый остров», поэтому проданные с радостью подчинялись. Мы часто слышали, как инженер или химик радостно говорили: «Я скоро уезжаю, меня продали в Архангельск (или в другое место), какое счастье!»
53
В Eszer, 1994. P. 166 – следующее перечисление: «метеорологи, агрономы, электрики […] не говоря уж о врачах».
54
В Eszer, 1994. P. 166 – фраза продолжается так (до «Но, несмотря…»): «Чтобы руководить различными работами и чтобы заработала машина управления при полной неосведомленности начальников, почти неграмотных. Им давали незначительные привилегии».
55
Там же: «вьючного скота».