Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

«Ну, конечно, успокоительное, снотворное и т. д.». И он пожаловался на то, с каким трудом удается добывать необходимые лекарства, на недостаточность любого лечения в условиях такой нищеты, на невозможность найти хороших санитарок… Я прервала его: «Доктор, а не думаете ли вы, что вашу больную нужно было бы просто подвергнуть экзорцизму?» Старый врач посмотрел мне прямо в лицо, затем коснулся своих седых волос: «Видите ли, я всю свою долгую жизнь посвятил позитивной науке. Я никогда не признавал ничего другого. Но вот уже некоторое время… я чувствую себя сбитым с толку. И я чувствую соблазн с вами согласиться…» В этот момент нас прервали, и продолжить разговор уже не было возможности. Я покинула больницу с твердым намерением туда возвратиться, чтобы поближе увидеть эту больную. Этому помешал мой арест, разразившийся три недели спустя [136] , и я так больше никогда и не увидела ни эту больную, ни старого врача.

136

14 ноября 1923 года.

Красная каторга. Воспоминания узницы в стране Советов

Свидетельство Юлии Данзас о восьми годах своего заключения в советских тюрьмах и лагерях, от Ленинграда до тюрьмы в Иркутске, до пребывания в лагере на Соловках, обладает исключительной ценностью, так что его давно следовало бы переиздать: это, по сути, первое женское свидетельство о пребывании в ГУЛАГе, в котором естественным образом акцент сделан на условиях, в которых содержатся женщины-заключенные [1] . Похоже, что то, что больше всего возмущало саму Юлию и казалось ей самым мучительным, – это «систематическое оскорбление целомудрия и женского достоинства» и обязательная (и преднамеренно созданная) скученность, когда политзаключенные живут рядом с развращенными уголовниками: «Невольно приходили в память времена гонений на христиан в эпоху языческих императоров, когда христианских девственниц в виде пытки запирали в дома терпимости…»

1

А. Солженицын посвятил одну главу «Архипелага ГУЛАГа» – «Женщине в лагере» (гл. III, 8) – этой теме, но ему, очевидно, не были доступны мемуары (анонимные) Ю. Данзас. Гл. III, 2 посвящена Соловкам. См. также книгу Энн Эпплбаум (Applebaum Anne. Goulag. Une histoire. Grasset, 2005. P. 352–364). Об условиях содержания женщин в лагере можно прочитать более поздние свидетельства: Маргариты Бубер-Нойман (Buber-Neuman Margarete. Prisonniere de Staline et de Hitler. Deportee en Siberie. Paris: Seuil, 1949), Евгении Гинзбург («Крутой маршрут». Милан, 1967), Екатерины Олицкой («Мои воспоминания», Франкфурт-на-Майне, 1971) и особенно польки Барбары Скарга (Skarga Barbara. Une absurde cruaute. Temoignage d’une femme au Goulag (1944–1945). Paris: La Table Ronde, 2000). Недавно были опубликованы воспоминания Ангелины Рор («Холодные звезды ГУЛАГа». М., 2006). См. также сборник «Раненое сегодня», в который вошли 14 рассказов узниц, прошедших лагеря и тюрьмы в период с 1922 по 1965 г. (L’Aujourd’hui blesse. Paris: Verdier, 1997).

Когда вышла «Красная каторга», в 1935 г., было еще совсем мало свидетельств о ГУЛАГе, и все они были написаны мужчинами [2] . Впервые именно Юлия подробно описала, что представляет из себя путь «по этапу» к месту заключения, четыре месяца от Москвы до Иркутска в тюремных вагонах («столыпинских»), какими были арестантская еда, наказания, вся система унижения и эксплуатации трудящихся, которых порой просто продавали на другие предприятия [3] . Когда Юлия работала в отделе статистики, у нее был доступ к секретным документам, из которых она приводит следующие данные: количество заключенных, смертность, размер камер и т. д. О себе Юлия пишет очень сдержанно, конечно, из скромности: ей хочется привлечь внимание не к собственной личности, а к тем сотням тысяч «несчастных», с которыми обращаются хуже, чем со скотом, и к чувству стыда «за человечество», который вызывает такая машина уничтожения. Юлия ничего не пишет, в том числе и о своих встречах, хотя известно, что она могла видеть время от времени отца Леонида Фёдорова, епископа Болеслава Слосканса, Дмитрия Лихачёва и других заключенных. Такое молчание было вызвано осторожностью: многие из знакомых Юлии все еще находились в заключении или в ссылке. Бурман, очевидно, был знаком с более подробной версией воспоминаний – где, в частности, упоминаются и многие московские католические сестры (в том числе Абрикосова), осужденные вместе с Юлией Данзас, – и подтвердил их подлинность «письменным заверением» [4] . Не раз оказываясь на грани гибели в Иркутске, на Соловках, Юлия Данзас мученически прошла этой стезей страданий, сохранив во всех испытаниях свою веру.

2

О Соловецком лагере выходили следующие книги: Malsagov Soserko A. An Island Hell: a Soviet Prison in the Far North. London, 1926; по-русски: Мальсагов С. А. Адские острова: Советская тюрьма на Дальнем Севере. Нальчик, 1996); Duguet Raymond. Un bagne en Russie rouge. Solovki, l’Ile de la Faim, des Supplices, de la Mort. Paris: Jules Tallandier, 1927, 290 p. ill. (с главой, посвященной женщинам и детям; переизд. Николя Вертом в 2004 г.); Безсонов Юрий. Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков. Paris: Impr. De Navarre, 1928); Зайцев И. М. Коммунистическая каторга, или Место пыток и смерти: Из личных страданий, переживаний, наблюдений и впечатлений. Шанхай, 1931, 165 с.; подробная книга, в которой отдельная глава посвящена православному духовенству, а отдельная – женщинам в лагере, с иллюстрациями автора). См. также книгу Олега Волкова «Погружение во тьму» (М., 1989), но в ней речь идет о Соловках до 1929 г., когда политические заключенные содержались в еще менее суровых условиях, чем те, в которые попала Юлия Данзас.

3

См.: Rossi Jaques. Manuel du Goulag. Dictionnaire historique. Paris: Le Cherche midi, 1997 (со статьей о Соловках на с. 254–258).

4

Бурман. С. 663.

Мы воспроизводим «Красную каторгу» по изданию 1935 г., вышедшему (анонимно) в издательстве «Cerf», вместе с предисловием. Но мы отмечаем здесь и расхождения с архивным текстом, озаглавленным «Восемь лет в заключении в России» (17 страниц машинописи, напечатанной на плохой машинке, без французских аксантов, без разделения на главы) и датированным 7 апреля 1934 г., Берлин, то есть написанным Юлией Данзас через месяц после ее бегства из СССР [5] .

5

Рукопись «Красной каторги» хранится в Архиве Ордена братьев-проповедников в Риме (монастырь Св. Сабины). Шифр AGOP, XIII, 91540, мы не смогли с ней ознакомиться («ограниченный доступ»), но о. Амброджио Эшер – генеральный референт Конгрегации по делу святых – опубликовал ее в 1994 г. по микрофильму, не соотнеся его с «Красной каторгой», о которой он, похоже, не знал.

Предварительно «Красная каторга» публиковалась в доминиканском еженедельнике «Семь» («Sept»), в первых трех номерах за январь 1935 г. (4, 11 и 18 января), под заголовком «В советских застенках (Воспоминания)», с авторскими рисунками [6] . Кроме нескольких пропусков, связанных с версткой, текст в «Семь» совпадает с текстом «Красной каторги» и в обоих случаях датируется 1934 годом.

Похоже, во Франции «Красная каторга» не вызвала большого отклика и по сей день остается незамеченной [7] . Мы нашли лишь одно упоминание об этом «душераздирающем рассказе» в статье (подписанной псевдонимом Verax) о «Войне с религией в СССР» [8] . Книга вышла также на английском языке в Лондоне (Burns, Oates & Washbourne Ltd), без имени автора («Red Gaols: A Woman’s Experiences in Russian Prisons»), в переводе O. B., с предисловием архиепископа Албана Гудиеса, с послесловием Кристофера Дюмона и с иллюстрациями Ю. Данзас. Епископ Невё опасался, как бы эта публикация не повредила эвакуации из России матушки Абрикосовой, при помощи Международного Красного Креста: «Пример мадмуазель Данзас, пишущей статьи против [большевиков] […] не побудит их проявить больше благосклонности» [9] . Русский перевод появился в 1997 г. в журнале «Символ», № 37 (пер. Л. Боровиковой и А. Мосина).

6

Внутренний вид «Столыпинского вагона», камера; общий вид Соловков; женщины на поверке на Соловках. Эти рисунки воспроизводятся в русском переводе «Красной каторги» (Символ. 1997. № 37. С. 111, 116, 121, 128).

7

Ее нет в библиографии Энн Эппельбаум, в которой собраны около трехсот наименований воспоминаний и художественных произведений о ГУЛАГе.

8

Journal des debats politiques et litteraires, 11 сентября 1935. С. 3. Короткая рецензия вышла в провинциальной газете «Memorial de la Loire et de la Haute-Loire» 17 августа 1935 года. Вот и все (согласно сайту retronews Национальной библиотеки Франции).

9

Pettinaroli. P. 729 (письмо от 2 апреля 1936 г.). Анна Абрикосова умерла в тюремной больнице в Бутырках 23 июля 1936 года. Хлопоты о ее освобождении предпринимались с 1928 года (Pettinaroli. P. 671).

Предисловие

Рассказ, который вам предстоит здесь прочесть, написан высокообразованной женщиной, прекрасно знающей СССР, поскольку ей довелось там жить, страдать, занимать разные должности в советском управлении. Именно поэтому он заслуживает особого внимания.

В тот час, когда умелая пропаганда пытается создать в общественном мнении впечатление, что в России нет никаких гонений на верующих, лучшим ответом на это будет этот взволнованный рассказ, несущий в себе самом знак неоспоримой подлинности.

Добавим лишь, что автора мы знаем лично и что полностью ручаемся за его правдивость.

Пусть же эти несколько страниц просветят и направят на правый путь те умы, которые пропагандистская ложь пытается с этого пути сбить [10] .

Истина

Арест

Я провела более восьми лет в советских тюрьмах как политическая заключенная. Поэтому я могу со знанием дела рассказать об этих тюрьмах и о режиме, подвергшем наказанию сотни тысяч людей [11] , вину которых никто не смог бы доказать даже с точки зрения революционного трибунала.

10

См.: Sept, 1 Janvier 1935. P. 8. Предисловие сокращено до первого параграфа.

11

Eszer, 1994. P. 155: «дюжины».

Я была арестована 14 ноября 1923 года у себя на дому, после длительного, тщательного, но, как и следовало ожидать, безрезультатного обыска… Мне позволили взять с собой только самое необходимое: смену белья, мыло, расческу и т. д., и под солидным конвоем я покинула свое убогое жилище, которого больше так никогда и не увидела, так же как и все вещи, мебель, библиотеку – все это навсегда исчезло, и отныне моим девизом стало – omnia mea mecum porto [12] .

В ту же ночь был проведен массовый арест католиков как в Москве, так и в Петербурге. Намного позже мне сказали, что эти аресты были ответом советского правительства на энциклику Святого Отца и угрожающую ноту лорда Керзона [13] . Но тогда мне ничего не сказали [14] . Что касается меня, когда по прошествии нескольких дней меня подвергли своего рода допросу, то задавали лишь один вопрос: куда я спрятала письма, которые были адресованы мне Папой?.. Так как было хорошо известно, как мне заявили, что я была эмиссаром Рима и вела частную переписку со Святым Отцом…

12

«Все свое ношу с собой» (лат.). (Цицерон. Парадоксы. 1. 1. 84 – о мудреце, который, убежав из города и попав в руки врагов, не имел при себе ничего, кроме своих добродетелей.)

13

Это была не энциклика, а консисторская речь Пия XI Gratum nobis (23 мая 1923) по поводу процесса над архиепископом Яном Цепляком и «его соратниками по священству». См.: Wenger A. Pie XI et l’Union sovietique // Publications de l’Ecole francaise de Rome, 1996. Vol, 223. № 1. P. 893–907. Что касается замечания лорда Керзона, министра иностранных дел Великобритании, то речь, видимо, должна идти об «ультиматуме Керзона» от 8 мая 1923 года. Лорд Керзон протестовал, помимо прочего, против вынесения смертного приговора прелату Константину Будкевичу.

14

Шесть строк не вошли в окончательный вариант текста: «Тут удовлетворяемся глупыми или откровенно абсурдными вопросами. Кого-то из девушек, видимо, чтобы запугать, спросили, думают ли они, что Карл Маркс попадет в ад – а это ведь преступная мысль! Другим было сказано, что им, конечно, нужен исповедник, после чего агент ГПУ учтивым тоном предложил исповедоваться ему» (Eszer, 1994. P. 155).

В результате ко всем католикам была применена статья 61 советского Уголовного кодекса, гласящая: «Активное участие в организации, имеющей целью помощь международной буржуазии в борьбе против власти Советов». (После изменения в 1927 г. Уголовного кодекса эта статья стала параграфом 4 статьи 58, в которую входят все «политические преступления».) Тем обвиняемым католикам, которые интересовались, к какой же преступной организации их причисляют, отвечали, что самого факта признания Папы главой Церкви достаточно, чтобы доказать соучастие с «иностранной буржуазией»…

Московские тюрьмы

Из Петрограда в Москву. – Женская тюрьма. – От Лубянки до Бутырки

Меня содержали сначала в камере «предварительной» тюрьмы в Санкт-Петербурге, потом через месяц меня отправили в Москву «на суд», который так никогда и не состоялся. Я ехала вместе с шестью другими католиками, среди которых были два униатских священника и три женщины. Женщины (я – четвертая) были отделены от мужчин и помещены в отдельное купе с одиннадцатью другими женщинами, которые все были уличными, собранными не знаю уж в каких притонах при милицейских облавах. В этом купе, где мы все теснились, между женщинами и конвоирами сразу же начались такие сцены, которые просто невозможно описать; начальник конвоя, который не мог этому помешать, в конце концов, сжалился над нами и перевел нас всех четверых в мужское купе, где находились трое наших товарищей по «преступлению». Таким образом, вместе с ними, в невероятной тесноте мы провели все время поездки в Москву, которая длилась три дня, вместо нескольких часов, так как вагоны с заключенными прицеплялись к очень медленным товарным поездам.

***

В Москве нас окончательно отделили от мужчин и вместе с одиннадцатью несчастными созданиями направили в женскую Новинскую тюрьму, расположенную на другом конце города. Я подошла к начальнику конвоя и попросила его позволить одной из моих товарок, польской монахине [15] , не идти так далеко пешком, ибо она только что перенесла тяжелую внутриполостную операцию, от которой еще не оправилась. Но начальник резко ответил мне: «Умели совершить преступление – умейте идти пешком!..» И нас четверых заставили идти пешком вместе с теми одиннадцатью несчастными, которые выкрикивали гнусности и задевали прохожих; нас сопровождала группа хулиганов – их дружков, бросавших в наш адрес оскорбления и пошлости.

15

Речь, очевидно, идет о сестре Розе Сердца Марии (Галине Енткевич). См.: Eszer, 1970. P. 352.