Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

Тем не менее это новое положение, которое льстило моему тщеславию и накладывало множество светских обязанностей, не могло заглушить внутренний голос, зов которого я всегда слышала. Вот только мои исследования стали еще более беспорядочными. Некоторое время я испытывала влияние нездорового мистицизма, который царил тогда в высшем обществе Санкт-Петербурга. Я занималась мистическими русскими сектами, а также оккультизмом, белой магией и тому подобное! А когда я избавилась от этого наваждения, это было во имя научной истины, и в свою очередь я погрузилась в материалистический монизм Геккеля и других, как мой отец. Но я сразу же почувствовала недостаточность этой ограниченной науки. И, как и моего отца, мною овладела мысль о самоубийстве. Единственное, что могло меня отвлечь от этих навязчивых мыслей, – это работа. В 1906 г. я выпустила (на русском языке) книгу „Запросы мысли“, своего рода трактат об агностической философии. Эта книга имела льстивший моему тщеславию литературный успех, но мне хотелось большего. Я выпустила несколько статей по истории философии и религиозной мысли и принялась за два крупных сочинения, одно – об истории движения платоников в европейской философии (эта книга осталась неоконченной), другое – о гностиках II–III веков, который завершила в 1913 г. Для работы над этими книгами потребовались специальные исследования в крупных библиотеках Европы, и мне пришлось много попутешествовать. Я охотно покинула Санкт-Петербург и императорский двор, так как мои отношения с Императрицей были натянутыми из-за моего несогласия с нездоровой средой, которой окружила себя несчастная государыня: звезда Распутина начала восходить, и это приводило меня в ужас. Я использовала любую возможность бежать от этой болезненной религиозности, от которой несло патологической эротикой, а также ересью» (Curriculum vitae, с. 5–6).

Нездоровый мистицизм

И вот эта увлеченная мистицизмом богоискательница стала фрейлиной императрицы Александры Фёдоровны в 1906 г., после того, как она в 1899-м была «представлена» двору (императрицам, великим княгиням), как все девушки, отцы которых имели один из первых четырех чинов. Это давало право на приглашение на разные придворные празднества и церемонии, в особенности на балы (ритуал и роскошь которых Юлия описывает в своих «Souvenirs», но которых она не любила и которые были отменены после 1905 г.). Вот как она рассказывает об обстоятельствах этого назначения, престижного и вожделенного для кого угодно, кроме нее:

«Уже 5 лет от роду [Юлия] писала какие-то сказки, даже „выпускала“ еженедельно нечто вроде детского журнала для развлечения больного брата. Писала она всегда, тщательно скрывая написанное от родных, но с 18–20 лет окончательно созрело в ней решение посвятить себя литературно-научной деятельности. Семья Ю[лии] Н[иколаевны] стала, однако, относиться неодобрительно к ее научным занятиям, считая их неподходящими для светской барышни; противодействие семьи лишило ее возможности осуществить свое заветное желание – прослушать университетский курс за границей. Пришлось довольствоваться отрывочными лекциями и курсами во время частых поездок за границу. В Петербурге Ю[лии] Н[иколаевне] приходилось всячески отвлекаться от научных занятий светскою жизнью, и в особенности обязанностями, сопряженными со званием фрейлины Двора. Однако научный интерес в ней не ослабевал, и она стала посвящать своим занятиям ночные часы, приучив себя спать не более 3–4 часов, и то утром; все свои деньги, даваемые на туалеты, она расходовала на покупку книг, создав себе солидную библиотеку исторического, философского и богословского содержания. В связи с религиозной догматикой стала изучать также историю мистики, как христианской, так и внецерковной, а также тайные учения древности и Средних веков» (Венгеров).

Сестра Мари Тома, которая вместе с Юлией была послушницей в монастыре Нотр-Дам-де-Пруй, рассказывает об обстоятельствах этого назначения:

«В скором времени для Юлии исследований в России стало недостаточно; она поехала продолжать их в Париж, в Сорбонну, где она прошла конкурс на право преподавания истории. Ее мать, желая вернуть дочь ко двору, добилась от императрицы назначения на должность фрейлины. Но девушка вскоре получила от императрицы, которая ее очень любила, разрешение не присутствовать на некоторых важных церемониях и спокойно вести студенческую жизнь. Она также защитила докторскую диссертацию в Сорбонне, много путешествовала, читала лекции, писала большую работу о гностиках. В то время она совсем потеряла веру» [1] .

1

Eszer, 1994. P. 175. В автобиографии 1932 (?) г. Юлия пишет, что она в Сорбонне «окончила в 1903 г<оду> курс по факультету истории и филологии» и что «писала много статей и исторических монографий на французском языке». Мы не нашли этих работ, хотя Юлия пишет, что до 1907 г. она «издавала свои работы только в Париже и на французском языке» (Грачёва. С. 156–157). О сочинении, посвященном гностикам, см. следующую главу.

Фрейлины императрицы и великих княжон были либо круглые сутки прикреплены к какой-нибудь особе царских кровей, либо имели постоянное поручение. Юлия, в лице которой было «редкое сочетание фрейлинского звания с ученой степенью», отказалась от предложения быть воспитательницей царских дочерей [2] , но заведовала благотворительными делами императрицы; в ее распоряжении был состоящий из двух комнат кабинет в Зимнем дворце; она была избрана действительным членом Императорского женского патриотического общества, которое было самой старой и самой известной благотворительной организацией в России. Оно существовало с 1812 по 1917 год. В начале XX века оно руководило 21 учреждением, где было более 2100 детей и 200 взрослых. Юлия была также назначена помощницей попечительницы «Школы в память покойного цесаревича, великого князя Николая Александровича» [3] . Вместе с другими представителями высшего общества она участвует в других филантропических организациях. В автобиографии 1932 г. (?) она пишет (от третьего лица):

2

Автобиография, 1932 (?), (Грачёва. С. 156).

3

Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб). Ф. 535. Оп. 1. Ед. хр. 411. Речь идет о приюте для бедных детей, основанном в 1868-м гильдией кронштадтских купцов в память о сыне Александра II, скончавшемся в 1865-м в 22 года.

«При Дворе Ю<лию> Н<иколаевну> считали с тех пор [отказа быть воспитательницей царских дочерей] скрытой революционеркой и вдобавок атеисткой; камарилья придворных фанатиков [во главе с А. Вырубовой] ее ненавидела. Между прочим, ей ставили в вину ее работу в С<анкт->П<етер>б<ургском> Дамском благотворительно-тюремном комитете, членом которого она состояла с 1906 г<ода>, а с 1911 г<ода> состояла вице-председательницей комиссии этого комитета по С<анкт->П<етер>-б<ургскои> Женской тюрьме и по этой должности много помогала политзаключенным. Все это создавало почву для антипатии со стороны Двора, и с 1911 г<ода> Ю<лия> Н<иколаевна> там почти не появлялась даже на самых официальных приемах; о более интимных приглашениях даже не было и речи» [4] .

4

Грачёва. С. 156–157. См.: Крылов-Толстикович А. Придворный календарь на 1915 год. Комментарии. М., 2015. С. 226. Адрес Ю. Данзас в 1915 г.: Конногвардейский бульвар, д. 9.

В 1911 г. она была активным членом Общества попечения о семьях ссыльно-каторжан [5] . Согласно Придворному календарю на 1915 г., Юлия Данзас состояла секретарем Общества помощи одеждой бедным г. Петрограда и директрисой Дамского благотворительно-тюремного комитета. Но в 1915 г. она была в армии, и ее деятельность относится к довоенному времени. Тюремный комитет занимался контролем женских тюрем: Юлия возглавила, после утверждения Министерством юстиции, инспекционную комиссию и еженедельно без предупреждения, внезапно посещала все помещения центральной тюрьмы, свободно общалась с заключенными, принимала их жалобы. Комитет помогал тоже семьям заключенных и самим заключенным после их освобождения [6] :

5

Санкт-Петербург. Энциклопедия. http://www.encspb.ru/object/2812380981?lc=ru.

6

Souvenirs. С. 255–273.

«Какая широкая панорама жизни открывалась передо мной – семейной и социальной жизни всей страны, так как мои „подопечные“ принадлежали ко всем слоям общества и раскрывали мне изнанку жизни и низы общества. […] Я пользовалась популярностью среди заключенных, они со мной откровенно говорили, раскрывали мне свою душу» [7] .

Юлия посещала также политических заключенных (в основном студенток): «Они пускались в абстрактные рассуждения, ничего не зная о реальной жизни». Она была единственной женщиной в комиссии по условно-досрочным освобождениям (мужчин и женщин) и отмечает гуманный дух, который тогда веял в пенитенциарной системе. Разницу Юлия ощутит после революции… Чтобы спасти детей от проституции, она вместе с судьей организовала приют для несовершеннолетних. В 1912 г. Данзас участвовала в международном съезде попечительских (патронажных) организаций в Антверпене [8] .

7

Souvenirs. С. 248, 263.

8

Souvenirs. С. 248. Такой съезд состоялся 16–21 июля 1911 года.

Она также была помощницей Е. А. Нарышкиной [9] в Школе Императорского женского патриотического общества [10] . Вместо изготовления роскошного белья для дам высшего света Юлия предпочла готовить девочек к более полезной деятельности – педагогической. Для этого ей пришлось преодолеть много административных препон: «Но у меня было упорство, и в то время я обладала достаточной властью, чтобы устрашить сонливых бюрократов» [11] . И она старалась привлекать детей к религии через эстетическую сторону богослужения и добилась у митрополита разрешения девочкам прислуживать псаломщицами.

9

Елизавета Алексеевна Нарышкина (1838–1928, Париж) – урожденная княжна Куракина, придворная дама (гофмейстерина), благотворительница широких религиозных взглядов, автор воспоминаний («Под властью трех царей»).

10

Souvenirs. C. 190, 246–250. Именно Юлия Данзас в 1912 г. вручала главную икону церкви Покрова Богородицы в женской тюрьме Санкт-Петербурга.

11

Souvenirs. С. 250.

Юлия использовала свое положение для посещения главных православных монастырей, мужских и женских, европейской части России. В некоторых из них она проводила по две-три недели, одевалась крестьянкой, чтобы сливаться с толпой, говорить с простыми людьми и понимать психологию паломников. Вскоре Юлия посвятит себя изучению религии и сект, также интересуясь оккультизмом: она была членом эзотерического Ордена мартинистов [12] и членом-корреспондентом Лондонского общества психических исследований (основанного в 1882-м с целью разоблачения шарлатанства и мошенничества) [13] : ее в первую очередь интересует научное наблюдение психофизиологических явлений [14] .

12

В «Souvenirs» (С. 236–241) Юлия Данзас рассказывает о своем коротком пребывании в ордене неомартинистов. В «Религиозном пути русского сознания» (1935. С. 98) она пишет: «Русские мартинисты, возглавляемые Новиковым, а затем его другом, сенатором Лопухиным, оказывали существенное влияние на интеллектуальную жизнь в России вплоть до начала XIX века; они стояли во главе движения, искавшего возможности удовлетворить мистические устремления русской души, отдаляясь при этом от официальной церкви, слишком низко павшей в то время, так что к ней пренебрежительно относилось даже правительство, использовавшее ее как еще одно колесико в механизме власти».

13

В 1905-м президентом этого Общества был Шарль Рише (психолог, лауреат Нобелевской премии 1913 г.), а в 1913-м – Анри Бергсон.

14

Бурман. С. 404–405.

В Санкт-Петербурге Юлия открывает для себя секту хлыстов, чей народный мистицизм привлекал интеллигенцию, которую критики хлыстовства обвиняли в непристойных обрядах [15] . Происхождение этой секты остается предметом научных дискуссий (Юлия ее относила к манихеизму и к богомилам, которые принадлежали к гностической традиции). По устной традиции хлыстов (сами себя они называли «божьи люди»), основание секты восходит к солдату-дезертиру, который бросил все свои религиозные книги в Волгу и заменил их двенадцатью заповедями (запрет алкоголя, ругательств, половых отношений, тайна…). Нравственное и духовное совершенство, к которому стремились таким образом хлысты, превращает их в сосуды божьи Святого духа. Они становятся «христами» (что исказилось до «хлыст», то есть «самобичующийся») и «матерями божьими» на «кораблях» (общинах из двадцати – ста членов). Эта секта, распространенная по всей России, была самой многочисленной и в начале XX века насчитывала около 200 000 членов, которые во избежание преследований соблюдали православные обряды. Адепты секты собирались в одной комнате или погребе (называвшихся «горницей Сиона», «домом Давидовым», «Иерусалимом»), одетые в длинные белые рубахи, читали Писание, пели, иногда предавались экстатическому кружению и говорению «на языках». Эти тайные сборища породили слухи и вымыслы об оргиях и ритуальных убийствах, которых высший российский судебный орган Сенат так никогда и не подтвердил, но которые распаляли воображение некоторых писателей (Мельников-Печерский, Мережковский, Андрей Белый в «Серебряном голубе», Захер-Мазох). Другие, как Марина Цветаева, видели в них образцы духовного братства [16] . Хлысты привлекали петербургскую интеллигенцию (Александр Блок, Вячеслав Иванов, Михаил Пришвин и другие), жаждавшую слияния с народом и ищущую дионисийского экстаза, а также этнографов. Горький в романе «Жизнь Клима Самгина» вывел кормчую хлыстов (смотри ниже, глава IV).

15

См.: Niqueux Michel. Le mythe des khlysty dans la litterature russe // Vieux-croyants et sectes russes du XVIII siecle a nos jours / Revue des etudes slaves, t. LXIX (1–2), 1997. P. 201–221.

16

См.: Цветаева М. Хлыстовки // Цветаева М. Проза. М.: Современник, 1989. С. 114–121.