Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)

А я и сам вижу, что непременно уходить надо; прямо на меня идет часовой с винтовкой наперевес.

Шмыгнул я в ворота, думаю: вот и удрал.

Вдруг чья-то грузная рука сильно стукнула меня по плечу.

— Постой, голубчик, не торопись. Я тебя узнал.

Смотрю — это казак бородатый, тот самый, что вчера Ваську в лужу толкнул. Схватил он меня за шиворот и поволок вверх по широким ступенькам.

Старики, сидевшие на атаманском крыльце, поднялись и загалдели.

Не успел я дух перевести, как очутился в коротком и темном коридоре.

Бородатый толкнул плечом дверь и ввалился со мной вместе в просторную комнату.

Посредине комнаты — стол, вроде кухонного, со шкафчиками. У стен в пирамидах винтовки.

— Здравия желаю, атаман, — сказал бородатый, подталкивая меня к столу, за которым сидел рябой казак с костяной трубкой во рту.

— Здорово, Поликарп Семенович, — сказал рябой казак, не вставая с места. — Кого привел?

— Шпиёна большевицкого.

— Ишь ты, — сказал рябой. — Молоко на губах не обсохло, а тоже шпиёнит. Ну, шпиёнам у нас первый почет, высоко их подымаем, чуть не до самого неба. Видал столбики черные — вон там за окошками?

— Дядя, — взмолился я, — пусти, я не виноват. Мать послала к знакомым. За хлебом, за салом… Она меня ждет… Дома все голодные сидят.

Атаман повернул свою рябую морду в мою сторону, сплюнул под стол и сказал:

— Казак?

— Иногородний.

— Почему?

— Да так уж… не знаю.

— Не знаешь?

— Ей-богу, не знаю.

«Черт его знает, почему я иногородний», — подумал я.

Атаман замолчал и стал зачем то выдвигать и задвигать ящики стола. Ящиков было штук двенадцать.

Бородатый тоже постоял молча, а потом сказал:

— Этого хлопца я еще раньше заприметил. Он со вчерашним с одной шайки.

— С которым? — спросил рябой. — С тем, что Сидора Порфирыча за палец укусил? Горячий хлопец норовистый. А ну-ка тащи и того тоже сюда. Нехай поздоровкаются!

Бородатый повернулся на каблуках и вышел за дверь. Мы с атаманом остались одни в комнате.

Атаман медленно выдвинул средний, самый большой ящик стола и засунул в него руку чуть ли не по самое плечо. Пошарил, пошарил в ящике, отряхнул ладони и полез в другой ящик.

Я все стоял и думал: что он в ящиках ищет?

Вдруг атаман сполз со стула, присел на корточки и стал выдвигать самый нижний ящик. Ящик долго не поддавался, потом наконец с треском открылся. Атаман заглянул в него как-то сбоку и громко чихнул прямо в ящик.

Оттуда столбом полетела сухая табачная пыль. У меня защекотало в носу, сперло дыхание, и я громко чихнул.

Атаман поднял голову и уставился на меня круглыми стеклянными глазами.

— Ты чего тут расчихался? — спросил он сердито. Но вдруг глаза у него стали маленькие, нос сморщился, и он сам чихнул громче моего.

— Апчхи! — чихнул атаман.

— Апчхи! — чихнул я в ответ.

В это время дверь открылась, потянуло сквозняком, и по комнате тучей понеслась табачная пыль.

В дверях тоже зачихали в два голоса. Это были Васька и бородатый. Васька чихал, как кошка, а бородатый — как лошадь.

Атаман быстро задвинул ящик стола и закрыл окно. Табачная пыль понемногу улеглась.

— Вали сюда, — сказал атаман и запыхтел трубкой.

Васька подошел. Одной рукой он поддерживал оторванный рукав, другой — штаны.

— Скажи, ты его знаешь? — спросил атаман у Васьки.

— Нет, — сказал Васька, не глядя на меня.

— Он к тебе в гости пришел, а ты, дурак, отказываешься. Нехорошо. Этак приятеля и обидеть можно. Он вот о тебе беспокоится, говорит: ты с ним с одного отряду.

Васька вздрогнул и повернул ко мне голову.

— Да, да, — сказал атаман, — дела у вас большие затеяны. Да от нас никуда не денешься.

— Все знаем, — поддакнул бородатый.

Я смотрел на Ваську в упор — хотел, чтобы он по моему взгляду догадался, что атаман его на крючок ловит.

Но Васька ничего не понял. Васька стоял бледный, испуганный.

Вдруг атаман вытаращил глаза, вытянул шею и сказал сиплым шепотом:

— Дружок-то твой со всеми потрохами тебя выдал… Мы с ним с глазу на глаз побеседовали…

Тут я не утерпел — дух у меня от злости перехватило.

— Брешете вы все! — закричал я атаману. — Не беседовали мы с глазу на глаз, а только чихали… Что вы тут удочки закидываете?

— Чихали, говоришь? — сказал он, поднимаясь медленно на локтях. — Ну, так ты у меня еще нанюхаешься. Посадить обоих!

Бородатый схватил меня и Ваську за шиворот, стукнул лбами и выволок за двери.

Глава XXII ТЮГУЛЁВКА

В станичной тюрьме, длинном дощатом сарае, на голых нарах и на земле валялись, как мешки, арестанты. Тюрьма мала. Людей много.

В правом углу сидел, съежившись, старик. Часами смотрел он в одну точку, не шевелясь. Мы с Васькой узнали его. Это был Лазарь Федорович Полежаев, по-уличному Полежай. С осени мы его не видели.

Переменился он за это время, постарел.

Сидит — слова не скажет, а раньше на всех митингах первый оратор был.

В рыженькой поддевке, курносенький, поднимется, бывало, на помост посреди площади, сгребет с головы заячью шапку и поклонится старикам. А потом как пойдет рубить — и против атамана говорил, и почему иногородние на казаков работают, а сами надела не имеют; и где правду искать, — от всего сердца говорил.

Грамотный был старик, умный. С учителем, с попом, бывало, срежется насчет обманов всяких — так разделает их, что им и крыть нечем.

И откуда он всего этого набрался — неизвестно. Весь век он в железнодорожной будке да на путях проторчал — путевым сторожем был.

А теперь он камнем сидел в углу. Только когда на пороге тюрьмы появлялся дежурный, старик поднимал голову и прислушивался.

Дежурный вызывал арестантов по фамилии. Одних — к атаману на допрос, других — перед атамановы окна на виселицу.

В первый же день моего ареста дежурный вызвал Кравцова и Олейникова.

— Кравцов, выходи! Олейников, выходи!