Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)

По железнодорожным путям, по дороге в станицу, по всему поселку разъезжали верховые в бурках.

В эту ночь я не ложился. Все ждал, пока уснет мать, чтобы как-нибудь незаметно выбраться на улицу. А мать, как назло, не засыпала, все поднималась и поглядывала в мой угол. Видно, догадывалась, что я собираюсь удрать.

Только под самое утро удалось мне тихонько отодвинуть засов и выскользнуть за дверь.

Где-то далеко у семафора кричал паровоз.

Теплая апрельская ночь стояла еще над поселком, но уже на горизонте серело небо.

Великаном среди низеньких домов нашего поселка высилась цементная водокачка. А далеко, в стороне станицы, поднималась двумя куполами старая церковь.

Я пошел к вокзалу.

На площади у подъезда фыркали оседланные лошади. Их держали за поводья сонные казаки, сидевшие на вокзальном крыльце.

Тут же у забора приютилась тачанка с пулеметами в брезентовом чехле. Пулеметчики, прислонившись к колесам пулемета, громко храпели. Я хотел было прошмыгнуть в узкий коридор вокзала, но меня не пустил часовой.

— Куда прешь?

Я ничего не ответил и повернул обратно. Обошел садик, заглянул в большое мутное окно телеграфа. На телеграфе у аппарата сидели двое людей: телеграфист и офицер. Аппарат что-то выстукивал, лента медленно сползала с катушки на пол, а люди спали.

Мне и самому захотелось спать. Я уже собирался было отправиться домой досыпать, как вдруг где-то близко грохнула пушка. Снаряд кряхтя проплыл в воздухе и разорвался за станцией. Как будто кулаком ударило по всем вокзальным стеклам.

За первым выстрелом грянул второй, потом третий, четвертый. «Наши наступают! — подумал я. — Надо Андрея будить!»

Я кинулся через площадь и чуть было не сбил с ног перепуганную даму, тащившую огромный чемодан.

— Куда прешь? — закричал я громко, как тот часовой, который остановил меня у вокзальной двери.

Дама выронила из рук чемодан и забормотала:

— Я на поезд…

— На какой поезд? — спросил я грозно.

— На какой-нибудь…

В это время треснул ружейный выстрел. Дама так и присела.

— Не будет больше поездов. Отменяются. Прячьтесь скорей, а то вас пристрелят сейчас из-за угла.

Дама схватила чемодан и, пригнув голову, бросилась бежать в поселок. А я пошел к Андрею.

Выстрелы становились все чаще и чаще.

Навстречу мне по дороге в полный намет скакали кавалеристы, щелкая в воздухе плетьми. У поворота к вокзалу одна из лошадей упала на колени и кувыркнулась на бок, подминая всадника.

Хлынула густая струя лошадиной крови. Лошадь вытянула шею, забила ногами и уронила голову на землю.

Казак вылез из-под лошади, с трудом высвободил ногу из стремени и, прихрамывая, побежал к бетонному забору. Там он сел и начал стягивать с ноги сапог.

У Андрея я застал Ваську, Сеньку и Ивана Васильевича.

— Айда на чердак! — сказал мне Андрей. — Порфирий уже давно там.

— Зачем он опять на чердак пошел? — спросил я.

— У него там пулемет, — сказал Андрей.

— Пулемет? Откуда же пулемет?

— Да он у него всегда был, только мы про это не знали. Когда его ранили, он не хотел бросить пулемет, потому и остался здесь. В тупике припрятал. А теперь эта штука пригодится.

— А ленты к пулемету есть? — спросил я.

— И ленты в двух коробках есть, — сказал Андрей. — Идем, ребята!

Иван Васильевич, Сенька и Васька стянули с себя куртки и перекинули через плечо ремни обрезов. У меня обреза с собой не было.

— Ничего, — сказал Андрей, — по дороге захватишь.

Когда мы вышли от Андрея, солнце уже поднялось над водокачкой. Птицы стаями тревожно летели со стороны Курсавки к станице. Выстрелы то утихали, то снова трещали без умолку. Мимо нас протарахтели одна за другой штук семь тачанок. Пулеметчики-шкуринцы на ходу закладывали ленты в приемники и хлопали крышками.

— Разогнались, — сказал Андрей, глядя им вслед. — Бегай не бегай, все равно вам гроб нынче будет.

Мы остановились у нашею дома. Я открыл калитку.

— Стой, Гришка, — сказал мне Андрей. — Захвати-ка с собой из дому ведро воды.

— Зачем? — спросил я.

— А для пулемета. Порфирий велел.

Я шмыгнул во двор. Обрез был у меня припрятан в сарае за кадушкой. Я быстро достал его и тут же зарядил. Потом побежал в коридор нашей квартиры и схватил ведро с водой, которое всегда стояло у нас на табуретке. Никто из домашних меня не заметил.

С ведром в руке и с обрезом под рубахой бросился я догонять ребят. Они уже подходили к тупику.

На дороге, как и год тому назад, когда наступали белые, валялись патронташи, кожаные подсумки, катушки от бомб, гильзы, но в этот раз мы их не стали подбирать.

Только вошли мы в ворота тупика, как у нас над головами что-то громко и протяжно загудело.

— Гляди, аэроплан! — закричал Васька. — Да как низко!

Аэроплан описал круг, спустился еще ниже и вдруг бросил что-то блестящее, как стеклышко. Через секунду со стороны станицы донесся раскатистый удар.

— Бомбы швыряет, — сказал Андрей. — Как бы нас тут не прикокнул!

— А это наш или белый? — спросил Васька.

— Ясно, наш, а все равно прикокнуть может. Почем он знает что ты, Васька, за красных.

Снизу, с разных сторон, захлопали винтовочные выстрелы, и часто, как швейная машинка, застучали пулеметы.

Аэроплан сделал еще несколько кругов, сбросил еще несколько бомб и быстро пошел кверху.

— На Ставрополь уходит, — сказал Васька.

Мы добрались до кладовой с пробитой крышей. На дверях ее по-прежнему висел ржавый замок, большой, как лошадиная подкова. Лестница на чердак шаталась и скрипела под нами так же, как в тот день, когда мы нашли в тупике раненого красноармейца.

— Что же вы так долго не шли? — спросил Порфирий. — Я уже думал, вас и в живых нет.

Я подал Порфирию ведро.

— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал он.

— А зачем тебе вода? — спросил Васька.

— Как зачем? Пулемет напоить. А то у него ствол нагреется от стрельбы, да и лопнет.

— А когда ты стрелять начнешь?

— Вот сейчас прилажу все как следует и начнем помаленьку. Слышите, вон там пулеметчик тараторит. Он, гад, наверное, у них на колокольне примостился. А мы его попробуем успокоить.