Юность грозовая
Шрифт:
— Да пусть едет, — согласился вдруг Захар Петрович и, глянув куда-то в степь, спросил: — А как же с тем хлебом, что не домолотили?
— Решим, — глухо вымолвил Курганов. — Врагу не оставим. Что не успеем прибрать — спалим… Поехали, подвезу до станицы. Дома предупредишь — и давай в правление, потолкуем.
Повернувшись к машинисту молотилки, Захар Петрович крикнул:
— Давай, Петро, сам управляйся. Теперь уж все равно…
Он не договорил и тяжело заковылял к председательскому тарантасу.
Вначале они ехали молча. Попыхивая цигаркой, Захар Петрович угрюмо смотрел
— Ты скажи мне, Иван Егорыч, с душевной откровенностью: доколь мы еще будем пятиться, отдавать свою землю? Где же наша сила, едрена корень? Только так… не виляй, начистоту… Или, может, я пойду со скотом до самой Сибири? В тайгу понесу свои старые кости?
— Ты что это, Петрович? — Курганов даже чуточку отодвинулся от Чеснокова, будто хотел лучше рассмотреть его. — Ты брось такие разговоры! Поедешь туда, куда скажут, хоть до Байкала! Не забывай, что мы с тобой прежде всего коммунисты! Понял?
Он хлестанул лошадей.
— А что касается земли, то, я думаю, мы вернем ее, всю, до единого метра, — продолжал он уже более спокойно. — Не было еще такого, чтобы Россия жила на коленях.
Виновато потупившись, Захар Петрович проговорил:
— Иной раз стыдно бабам в глаза смотреть: всех мужиков забрали, а толку пока никакого.
Курганов промолчал. Возле дома Чесноковых придержал лошадей.
Выбравшись из тарантаса, Захар Петрович сказал:
— Ты, Егорыч, о разговоре плохое не думай. Больно стало на душе, вот и прорвалось наружу.
— Чего там, бывает, — признался Курганов. — Сам иногда всю ночь не могу глаз сомкнуть… Так ты приходи, я буду в правлении.
Захар Петрович застал Федю дома. Сын уже знал, что скот будут угонять из станицы.
— Батя, возьми меня с собой, — попросил он, едва отец вошел в комнату. Уклоняясь от прямого ответа, Захар Петрович пошутил:
— А чего ж, поедешь по кругу на печь в угол.
— Если не возьмешь, убегу из дома, — решительно заявил Федя. — Вот посмотришь, на фронт сбегу.
— Я те всыплю, фронтовик! — Захар Петрович строго глянул на сына, но, встретившись с его умоляющим взглядом, мирно проговорил: — Так уж и быть… С матерью я сам переговорю. А пока давай-ка собираться. Неси чемодан, полушубки из кладовки неси. Нужно взять их с собой, не все лето будет.
Вечером на совещании Захару Петровичу вручили маршрут движения степновского гурта и объяснили, где и какой продолжительности делать остановки. Дальнейшие указания скотогоны должны были получить от представителя райкома партии, который позднее присоединится к ним с первой группой эвакуированных колхозников.
Наутро станица забурлила, заволновалась. Весть об угоне скота быстро облетела Степную. Об этом говорили старики и ребятишки,
передавали из уст в уста встретившиеся у колодцев хозяйки.На колхозных базах приводили в порядок арбы, брички, фургоны, упряжь. По распоряжению Курганова тягловый скот, выделенный из общего стада, перевели на лучшие выпасы.
Встретив Василька на улице, Федя сразу же поделился с ним новостью:
— Ходил с Лукичом в кладовую, пшено получили на дорогу. Слышал, что скот погоним?
— Знаю, — Василек махнул рукой. — А отец не говорил, кого возьмет с собой?
Не подозревая, что именно интересует его, Федя как-то погрустнел и ответил:
— Хотелось ему, чтобы Мишка поехал, но у него ведь мать болеет. Курганов обещал поговорить с ней.
— А еще кого?
— Таню берут, — Федя усмехнулся. — Отец не хотел было, а председатель за нее горой: обед готовить, зашить чего, в общем, за хозяйку будет.
— И отец согласился? Федя утвердительно кивнул.
— А меня? — сразу же всполошился Василек. — Меня возьмут? Только не ври.
— Не знаю, — пожал плечами Федя.
— Ну ладно, — обиженно промолвил Василек. — Посмотрим еще, я сейчас устрою.
«А что, если не возьмут меня? — думал Василек по дороге домой. — Скажут, сиди дома с бабкой. А Таня поедет! И Мишка, наверно, поедет. Да я тогда без спросу махану с ними. Выйду за станицу, сяду на подводу — и все».
Он вошел в комнату, присел рядом с бабкой, месившей в чашке тесто на лапшу, и пожаловался:
— Бабаня, ребята из станицы уезжают, а меня Курганов не хочет брать.
— А ты чего — дорогу ему перешел?
— Не знаю, — Василек шмыгнул носом. — Сказал, чтоб я остался с тобой.
— Да и правда, милый, — вздохнула бабка. — Куда ехать? Свет велик, а дом-то один.
— Буду тут сидеть, а фашисты придут и увезут меня. — Василек вскочил, подбежал к этажерке и, взяв газету, потряс ею. — Вчера я читал…
И он принялся рассказывать бабке о зверствах фашистов. Добавив, что с ним они могут сделать то же самое, если он останется в станице.
Сразу же после такой беседы бабка оставила тесто, накинула на голову косынку и, подгоняемая страхом за своего единственного внука, заспешила в правление. Василек пошел за ней следом.
— Ежели за него некому вступиться, то вы и творите по-своему, — с порога взялась отчитывать она Курганова. — Как на фронт — так его отца первым, а уважить просьбу ребенка — так вас нету. Или лучше, ежели его на неметчину угонят? Вы на меня не глядите, все одно я дальше Казачьего кургана не доеду — помру. А зачем же дитя губить?
— Ну хорошо, пусть едет, — махнул рукой Курганов, заметив под раскрытым окном своего кабинета истомленное тревогой лицо Василька. — Для вас же хотели лучше.
— Спасибо на добром слове, — сразу же присмирела бабка, по-старомодному отвешивая поклон. — Пойду собирать его в дорогу.
Когда она ушла, Курганов повернулся к Захару Петровичу, молчаливо наблюдавшему за всей этой сценой, и с улыбкой сказал:
— А здорово парнишка подзавел бабку. Записывай себе в актив еще одного помощника. Я сейчас съезжу к Озеровым, поговорю насчет Мишки. Ему тоже хочется с тобой, он говорил мне.