Юность Маркса

Людвиг хозяйским оком оглядывал свои земли. Только один из нескольких его виноградников был уже убран. Более поздние сорта винограда еще наливались соком.

Порасспросив о виноградниках семьи Марксов, уборкой которых ведала Генриетта, Вестфален вернулся к разговору, начатому ранее по пути за город.

— Я очень советую тебе продумать идеи Сен-Симона. Не потому, впрочем, что сам их исповедую. Они весьма влияют на умы прогрессивных французов, нам, немцам, это тем более интересно. Священник Ламенне, о котором я уже имел случай говорить тебе, — человек незаурядный и гуманный. С последней почтой прибыли кое-какие книги, которые тебе полезно просмотреть. Вчера в «Казино» я говорил о них с господином Марксом… Надеюсь, твой французский язык улучшился за это время, и ты не нуждаешься более в помощи словаря. Мои дамы, — продолжал далее Вестфален, имея в виду жену и дочь, — зачитываются госпожой Жорж Санд, но мне ее «Лелия» показалась скучным и немужским чтением. Современные писатели должны были бы поучиться не только слогу, но и умению мыслить у античных классиков. Признаюсь тебе, всех их я, не размышляя, променял бы на строчку Гомера или Шекспира.

— То же говорит мой отец, отдавая, однако, предпочтение Руссо, — засмеялся Карл.

Вестфален снял шляпу. Волосы его растрепались. Он смотрел на осенние холмы, на сборщиков винограда, спускающихся с корзинами на головах, на падающее в листву солнце.

Карл любовался четким профилем спутника: «Гомер и Шекспир соответствуют его благородному уму. Он хотел бы, подобно им, населить землю богами, гигантами, существами, рожденными стихией».

— Прекрасный урожай, но какой в этом прок? Плохое время выпало для виноградарей, — сказал Вестфален хмуро. — Одни убытки. Крестьяне приходят ко мне с жалобами. Чем могу я помочь?

Старик и юноша сошли на дорогу, где ждал шарабан, запряженный веселой белой лошадкой, и советник прусского правительства подвез своего молодого друга на Брюккенгассе, напомнив ему о предстоящей вечеринке.

— Не опаздывай, Женни рассчитывает на твою помощь в играх, — крикнул Вестфален, отъезжая.

Карл менее всего был склонен опаздывать.

Прошло два дня со времени торжественного гимназического акта, в течение которых он не видел Женни. Розовые банты и ручка в черной нитяной перчатке не раз вспоминались ему. Он понял, что навсегда исчезла между ним и барышней Вестфален былая непринужденность. Женни перестала быть в его глазах только старшим товарищем раннего детства, перестала казаться матерински снисходительной, как в недавнем отрочестве.

Потеряв терпение, Карл ворвался в комнату сестер. Бесконечно долго наряжалась Софи. С порога комнаты он произнес презрительную сентенцию по поводу праздности и пристрастия молодых девушек к тряпкам. Луиза не дала ему досказать, бесцеремонно вытолкнув за дверь. На лестнице встретилась мать в широком расстегнутом капоте поверх крахмальной нижней юбки; голова — в папильотках. Мать заметила его нечищеные башмаки и негодующе всплеснула короткопалыми руками.

Наконец Софи и госпожа Маркс готовы. Юстиции советник в парадном кирпично-красном сюртуке и в цилиндре вышел из кабинета.

Карл с сестрой шли позади родителей.

— Как тебе нравится мой пояс из шотландских лент? Тетя Бабетта пишет, что это — последнее слово моды, — приставала к брату Софи.

Вестфаленский дом щедро освещен. Марксы не первые гости. В широких залах — толчея, шум. Сослуживцы советника прусского правительства, офицеры, местные адвокаты, представители гимназии Фридриха-Вильгельма, доктора медицины привели своих жен и дочерей. Софи тотчас же отыскала в толпе Женни и побежала к ней. Карл остался один. Он слегка робел в новом слишком просторном и непривычного покроя костюме.

На Женни — палевое органдиновое платье с пелеринкой, ничем не украшенное. Карл с трудом узнал Женни: обычно пышные, немного растрепанные волосы на этот раз тщательно приглажены, разделены пробором и зачесаны наверх. Карлу пришли на ум греческие богини, царицы древнегерманских сказаний. Он вспомнил историю ее рода: надменную, верную шотландку Женни Питтароо с волосами цвета янтаря, дерзкое мужество мятежных Аргайлей. Черненькую хорошенькую Софи затмила величественная подруга. Карл преодолел досадное смущение, испытываемое перед женщинамн, и пересек комнату. Но Женни занята беседою с приезжим берлинским студентом. Она едва отвечает Карлу кивком и небрежной улыбкой больших близоруких глаз. Отвесив поклон, молодой человек разочарованно отходит в сторону, с удовольствием отмечая свое внезапное безразличие к красавице. Спасаясь от гудящей, как маленький острый комар, Софи, он выбирается из круга женщин. Его берет под руку Эдгар, похожий на пингвина в черном хвостатом фраке поверх белого жилета и узких брюк.

Подобно Марксу, он чувствует себя неловко в новом одеянии и старается скрыть это под развязностью манер. Оба они, разговаривая, поглядывают в зеркала, не сразу узнавая в них себя.

В кабинете хозяина — оживленный разговор.

Директор гимназии Виттенбах, книгопродавец Монтиньи, обер-гофмейстер Хау и адвокат Брикслус, не дожидаясь танцев, засели за карточный стол и занялись вистом. Впрочем, карты по мешают им говорить. Вестфален и Генрих Маркс прохаживаются, куря и вставляя замечания в общую беседу.

— Сейчас лучше печь пироги, чем издавать книги, — злится Монтиньи, выступая с козырей.

Щуря блестящие длинные глаза, по привычке оглядываясь на учителей, Карл зажигает пахитоску и, надув губы, выпускает дым.

Никто отныне не делает ему замечаний.

Из зала доносится тонкий, трогательный голосок одной из двенадцати барышень Шлейг, поющей грустную песню о любви. Разочарованные, печально-насмешливые слова Гейне поднимает, уносит шумановский аккорд.

Карл становится у открытой двери. Слушатели чинно сидят и стоят вдоль стен.

После барышни Шлейг студент из Берлина декламирует свои стихи, каждая строфа которых заканчивается обязывающим:

Клянусь тебе, моя Германия!

Ему долго аплодируют. Уступив настойчивым приставаниям подруг, Женин со сводным братом Вернером в четыре руки играют Баха.

На этом концертная часть вечера закончена. Гости разбрелись по комнатам. В ожидании ужина и танцев молодежь теснится на террасе вокруг берлинского студента, умелого рассказчика-весельчака. Изогнувшись и отставив назад тонкую ногу, он говорит о своем путешествии по железной дороге от Нюрнберга до Фюрта. Его слушают, разинув рты, недоумевая, завидуя.

— Очаровательное ощущение, господа; представьте себя в поднебесье на спине орла. Ветер, отчаянно гудя, холодит лицо. Вы мчитесь навстречу солнцу с невероятной быстротой. Грохот, производимый паровозом, подобен рокоту вод в бездне. Божественно, но страшно. Дух захватывает, стучит в висках, а дым вокруг — как в подземной кузнице Вулкана. Дамы трусят, визжат на поворотах, от гула машины не слышно человеческого голоса. Ничего более поразительного я но видывал на свете!

Затем беседа перескакивает на новое «Немецкое обозрение», которым зачитывается столица. Женни Вестфален Достает с этажерки книгу Гуцкова «Валли».

— Я за эмансипацию женщины, но против нечистоплотности и порочности чувств, — прибавляет она решительно.

Софи Маркс, краснея, отворачивается, встряхивает локонами.

— Героиня романа Валли неприлична.

— «Тебе, молодая Германия, а не старой Германии, я посвящаю свои речи», — декламирует столичный студент. — Тот истинный младогерманец, кто не признает старонемецкой знати, кто проклял старонемецкую мертвую ученость, пожелав ей скрыться под сводами египетских пирамид, кто объявил войну старонемецкому филистерству и неумолимо преследует его во всех проявлениях, вплоть до знаменитого ночного колпака.