Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям
Шрифт:
– Как вам не стыдно, молодой человек!
– атаковала Остапа ближняя старушка с растрепанным ребристым зонтиком, используя сию принадлежность на манер легкого меча.
– Как не стыдно! Не узнать знаменитейшую ищейку Тгефа!
Блокируя обеими руками вялые удары зонтика, Остап вежливо поинтересовался:
– Теперь все столичные собаки будут разъезжать в автомобилях?
Зонтик активизировался, несмотря на потрескивание каркаса.
– У Тгефа особое задание!
– Смущать нравственность законопослушных граждан?
– Ленина вынюхивает, Ленина, гегманского гезидента.
–
– Это пгезент самого Кегенского Александга Федоговича!
– Понятно, больше вопросов не имеем.
Мы втиснулись в спасительную толпу, которая могучей волной отнесла от нас чересчур бойкий зонтик и чересчур осведомленную старушку.
– Нам бы такую транспортную единицу, Остен-Бакен, сказал мечтательно Бендер, оправляя подмятые любопытствующей стихией одежды.
– Мы бы Ленина из под земли достали.
– Да, ноги уже отказываются маршировать.
– Спокойно, еще пара переходов - и будет объявлен бивак, с женщинами легкого поведения, струнной музыкой и холодной сладкой простоквашей.
Но вместо простокваши нас засосал очередной уличный водоворот.
По мостовой, под усиленным вооруженным конвоем, вели на задних лапах гневно рычащего медведя.
– Почему ты, Остен-Бакен, не спросишь, какой породы это замечательное, исконно русское, сказочно-фольклорное животное?
– Вот именно - гусское!
Между мной и Остапом вклинилась до боли надоевшая старушка с неунывающим зонтиком.
– Бугого медведя, сибигского пгоисхождения, Ленин собственногучно вскогмил холодными котлетами. Завтгакает, понимаете, господин Ульянов , на швейцагском кугогте, а в связи с личными пгоблемами семейного свойства наблюдается частичное отсутствие аппетита. Ну, он тогда на велосипед - и к телеггафу и недокушанную котлетку, ценной бандеголью медведю нашенскому, в зоосад.
– Котлеты, видно, были не совсем свежие. Вон как, выкормыш, жалуется.
– Ошибаетесь, молодой человек, ошибаетесь. Звегушка благодагность публично выгажает и хочет лично засвидетельствовать свое почтение благодетелю.
– А гавриков с винтовками Ленин наверняка не подкармливал. На такую ораву котлет не напасешься.
– Надеются, что медведь их пгямиком выведет к японскому гезеденту, - старушка добродушно огрела Бендера зонтиком.
– Не могли бы вы изредка охаживать по приметным частям тела моего визави, розовощекого студента?
Но риторический вопрос повис в воздухе, так как обладательница зонтика внезапно исчезла в неизвестном направлении.
– Какой я идиот, какой идиот, - вскричал вдруг Остап, безумно озираясь.
– Это была не старушенция.
– Граф Монте-Кристо?
– Хуже, Ленин!
– Эх, не организовали проверку на лысину.
– Нет, Остен-Бакен, я больше органически не вынесу массового параноидального психоза. Пойдем-ка за любимый фикус, на жесткий сундук...
И мы, огорченные, поплелись на неминуемое заседание к присяжному поверенному.
Там нас у порога встретили радостные дети.
– Ося! Ося! Твой Ленин на подводной лодке удрал!
– Врешь, Катька, не на подводной лодке, а на миноносце!
– Оба вы врете, не на лодке и не на миноносце, а на этом, как
его... А-э-ро-пла-не!– резюмировал старший.
– Устами младенца глаголет истина, - сказал Бендер устало и сжал кулаки.
– Ну, попадись мне когда-нибудь этот Ленин в лапы - рыло начищу до блеска!
ГЛАВА 15
МЕЖДУ ПРОЛЕТАРСКИМ МОЛОТОМ И
БУРЖУАЗНОЙ НАКОВАЛЬНЕЙ
"Мне чуть голову не
оторвали..."
О.Б.
Однажды среди ночи меня разбудило ласковое прикосновение, которое я так долго ждал (если можно с кем попало, то разве нельзя со мной?). Я послушно открыл глаза и обмер - в трепешущем свете взволнованной вкрадчивым сквозняком свечи стояла моя квартирная хозяйка в полупрозрачной ночной рубашке до пят: на плечах цыганская шаль, в руках остроотточенный топор.
– За что?
– хотел спросить я умоляющим голосом, но губы мои только кривились и дергались, как у налима, безжалостно вытащенного на берег в расцвете половозрелости.
– В двери стучат уже второй час, - прошептала хозяйка, наклоняя к моему расслабленному телу мерцающее лезвие раскольниковского топора и роскошные мармеладовские груди с умопомрачительными темнеющими сосками.
– Боюсь отпирать.
– Всего-то!
– сказал я, несказанно обрадованный, и прислушался.
Из прихожей действительно доносился мерный, аккуратный, настойчивый звук.
– Сейчас поговорим с супостатом, - я принял из пахнущих абрикосовым кремом пышных рук топор.
– Можете пока чай приготовить.
Она вознаградила мой неподдельный героизм долгим искусным поцелуем в губы, истосковавшиеся по женской страсти, и я в этот момент проклинал не ночного настырного визитера, а холодную твердость топора, вклинившуюся между моей горячей обнаженной плотью и тонкой шелестящей тканью, обещающей незабываемое наслаждение.
С топором наперевес, зябко и остервенело кутаясь в мягкую шаль, еще сохранившую нагретость ее покатых, гладких, желанных плеч, я приблизился к двери, которая, слава Богу не сотрясалась от хамских пинков, а лишь тонко вибрировала от вежливой лихорадочной морзянки.
– Кого черти носят!
– гаркнул я грубо и самоуверенно.
– Остен-Бакен здесь проживают?
– А по какой надобности?
– спросил я уже своим голосом.
– По бендеровской!
– Остап?
– Открывай же, открывай!
– Сию минуту...
Бендер ввалился изможденный, с непропорционально распухшей щекой, с неизменным саквояжем в окоченевших перчатках.
– Зуб?
– спросил я участливо, пряча топор за спину.
– Догадливый - мочи нет... Лучше бы дрых более чутко.
– Болит?
– Па-пи-ро-су.
– Тебе к врачу надо.
– Па-пи-ро-су!
Больше ничего не советуя, помог Остапу раздеться, предварительно ловко и незаметно избавившись от топора и шали.
Рухнув в кресло, Бендер закурил.
– Может, шалфейчиком пополощешь?
– я залез под одеяло.
– Сколько раз... Сколько раз, Остен-Бакен, тебе по-хорошему предлагалось уехать в патриархальную, тихую Москву... Ноет, гад!
– Пепельница на полке.
– Теперь час пробил. Пусть дурной ветер с Финского залива проветривает другие, более устойчивые к историческим катаклизмам мозги.