Юрий Долгорукий (Сборник)

Крепки учаны, набиты заморским добром, и воины люты, а князя беглого - нет!

Вот иноземные люди, лицом темны и в ухватках странны, а князя - нет!

Вот ночлежные избы стоят на больших ладьях, лари с замками, сосудов много, а беглого князя - нет!..

Радила внимательно оглядел единственным глазом и сарацина, сидевшего на корме, и малого арапчонка, смотревшего на людей округло-выпуклыми глазами. Ощупал он взглядом и греков в яркой одежде: похоже, что эти плывут от царя Мануила из Византии в Суздаль к княгине суздальской Елене, тоже гречанке, отданной Юрию Долгорукому в жёны…

Он осмотрел своим цепким глазом все щели между ларями, все дыры между скамьями, взглянул за все сундуки. В одной из ладей он встретил Сыча, и тот вдруг съёжился, испугавшись. Но князя Новгород-Северского на учанах не было: знать, убежал Святослав особо, а не с послами. Куда же бежал он? И кто беглецу помог кроме парня Никишки?..

Радила узнал лишь позднее, что князь Святослав бежал при помощи грека-митрополита, и не на Суздаль, а в Курск - просить у курян защиты; что он послал гонцов и к Юрию в Суздаль, и к половецкому хану Куре на Дикое Поле. Пришлось через несколько дней самому Радиле сечь сборную рать Святослава… но это - позднее. А в этот день, осмотрев учаны, Радила молча сошёл на берег и сел к костру.

Сошёл вслед за ним и книжник и тоже присел к костру.

О чём они там говорили, Сыч не расслышал, зато он незаметно сумел уползти к Радиловым ратникам. Злые, уставшие от похода ратники были мокрыми от дождя и речной воды. Они с трудом разжигали костры, пытаясь согреться. Угрюмо ворча на князя и на Радилу, погнавшего их в далёкий путь из сытого Киева безо всякой нужды, они раздражённо поглядывали и на ладьи, гадая: какое добро везут в них послы от греков?

Сыч подполз к ним с видом раба, молящего о защите.

–  Суздальцы взяли меня силком!
– сказал он слезливо, кивнув на ладьи.
– Был я смерд смоленского князя, ан эти, как плыли по речке мимо, схватили меня в ладью и везут, и везут без воли!..

Радиловы ратники поглядели на беглого равнодушно, а самый старший из них недовольно буркнул:

–  Уйди.

–  Я весть вам хочу подать!
– суетливо воскликнул Сыч.
– Мало их в тех ладьях против вашей несметной рати… Взять бы их силой! В учанах у них добра заморского - не исчислить!

–  Уйди!
– опять велел недовольный киевский ратник.
– Не смердово дело учить дружину. Чай, мы не разбойники, а великого князя люди.

–  Да я ведь…

–  Уйди ты, подлый!
– вскричал вдруг ратник и больно пихнул Сыча намокшей калигой.
– Гони его, Фоня…

Стоявший ближе к Сычу большерукий, крупный Афоня схватил Сыча за босые ноги, сделал ему «салазки», больно пнул в зад ногой и отбросил в канаву.

Охая и хромая, Сыч снова залез в ладью и сказал Улебе:

–  Ходил я с нуждой в кусты… да недруги-ратники увидали. Схватили меня и давай пытать: «Чего вы в ладьях везёте? Какое добро?..» Но я не сказал, за вас заступился. Тогда они стали толкать меня да хвалиться, что вас посекут мечами. Я же на то без страха ответил, что воины князя Юрия сами всех засекут! За это меня побили… Гляди, как наклали по шее… больно! Улеба поверил.

–  Ишь, тати!
– сказал он злобно, взглянув на костёр, где вместе с Данилой сидел Радила.
– Я и сам бы с ними посёкся. Особенно с одноглазым. Да княжич с книжником не велят…

–  А ты пойди, - посоветовал Сыч, - да вроде случайно толкни какого из хвастунов… А там уж дело начнётся - не остановишь!

–  Ишь, скажет! За то Данила не хвалит…

Улеба сердито подёргал свой сивый ус, подумал и приказал двум воинам отнести котёл опять на берег к костру. За ними ушёл и сам.

Сыч проследил за Улебой лукавым, внимательным взглядом. «Чего мне плыть дальше?

– решил он с привычным, расчётливым хладнокровием.
– Их суздальский князь, чай, меня не ждёт. Возьму-ка я тут, в ладьях сих, чего получше, да убегу - искать другую ватагу. Сейчас это сделать самое время…»

Он пригляделся к первой ладье. Там возле княжича Константина молча сидели греки. Зато на других ладьях было пусто: уставшие гребцы сидя спали, а воины вместе с Улебой сошли на берег и там присели в кружок у котла, говоря негромко. Значит, самое время!

Ладьи стояли плотно одна к одной. В простых смотреть не хотелось: здесь плыли воины, а какое у них добро?! Надо смотреть в ладьях, где книжник да воевода…

Переходя из ладьи в ладью, Сыч, наконец, забрался и в ту, которую он наметил. В ней плыл Данила Никитич, но он сидит сейчас у костра с Радилой, и можно спокойно взглянуть в большие лари, поискать добычу…

Сыч ловко открыл один из ларей.

Вместо добра там лежали переплетённые в кожу книги. Быть может, под ними, на дне, укрыто богатство? Но и на дне бродяга увидел одни лишь книги - пухлые, тёмные, в коже, натянутой на дощечки.

Были здесь «Физиолог» и «Шестоднев» - писания о мудрых делах природы. Были пандекты, хронографы, изречения и сказания; рядом с «Повестью о пленении» и «Историей иудейской войны» Иосифа Флавия - «Оглашения» Кирилла Иерусалимского и «Лествица» Иоанна Синайского; рядом с хроникой о Троянской войне Иоанна Малалы - мысли Сократа, Анаксагора, Платона и Аристотеля, книга с названием «Илиада».

Каждая книга ценилась больше чем на вес золота: одна осьмушка пергамента равнялась стоимости пятидесяти здоровых пленённых рабов на киевском торге. Да столько же стоила переписка этой осьмушки…

Об этом бродяга не знал. Он просто со злобой отбросил книги и перешёл ко второму ларю, покрытому тканью. Но не успел сорвать с ларя цветастую ткань, как сбоку что-то мелькнуло. Сыч увидел под низким навесом смуглого сарацина.

Страдающий лихорадкой в холодной, чужой стране, араб был худ и недужен. Но он увидел в учане вора и, верный Даниле, крался теперь к бродяге, как рысь к перепёлке…

Сыч выхватил нож и погрозил сарацину. Но тот, оскалив белые зубы, что-то сказал на своём наречье так громко, что Сыч оглянулся. Ему показалось, что воины и Улеба привстали - что это там, мол, в посольской ладье, за крики?

Араб пригнулся, готовясь прыгнуть. Сыч сам рванулся ему навстречу. Он сшиб араба на войлок, постеленный под навесом, зажал ему рот ладонью и сильно, с привычной точностью ударил под вздох ножом.

Дождавшись, когда прижатое к войлоку тело обмякнет, Сыч медленно вытянул нож из груди сарацина, оправил своё помятое платье и, пятясь, двинулся вон из ладьи.

У самой кормы, обращённой к реке, никогда не дремлющее чувство опасности заставило Сыча испуганно обернуться. То, что бродяга увидел, повергло его в смятение: неслышно скользя вдоль учан, к ладье подплывал челнок. В челноке, не спуская с Сыча напряжённого, явно враждебного взгляда, сидел загорелый кудрявый парень. В его ногах, обутых в новые лапоточки, на дне челнока стоял туес, а на искусно сделанной крышке туеса лежал самодельный маленький самострел…

Во враждебных намерениях незнакомого парня Сыч не мог сомневаться: для этого он был достаточно сметлив. Должно быть, парень видел, как Сыч убил сарацина, и вот теперь подплывал к ладье для свидетельства и расправы…