Юрий Долгорукий

– Что будем делать, князь? Край богат промысловым зверьем, озеро и речки кишат рыбой. Жаль отдавать такое богатство новгородцам.

Юрий думал то же самое, поэтому ответил:

– Не дадим отобрать никому. Поэтому завтра начнем возводить крепость и назовем ее Лачинской.

Место выбрали на крутом берегу озера, при впадении в него лесной речки. С двух сторон крепость получила естественную защиту. В основание положили большие камни, они в достаточном количестве были разбросаны вокруг. Затем из дубовых бревен стали сооружать срубы вроде тех, из которых строятся дома, только гораздо уже. Срубы ставили на каменное основание и забивали землей: такую стену не просто было пробить тараном, да и зажечь нелегко. Поверх стены из брусьев сбили забрала – защиту от вражеских стрел и каменьев. Башню поставили одну, в ней навесили крепкие дубовые ворота.

– Вот теперь никакой ворог нам не страшен! – восхищенно оглядывая выстроенную крепость, говорили охотники. Юрий тоже любовался добротным сооружением. Не мог знать он тогда, что это первая построенная им крепость откроет счет многим другим, возводимым в Ростово-Суздальской земле, что прославится он не столько военными подвигами, а больше градостроительством, что его небольшие крепости и города превратятся в крупные центры промысла и торговли.

Вернувшись с озера Лача, Юрий отправился в Смоленск. Правивший там его брат Вячеслав женился на местной боярыне и приглашал на свою свадьбу. Собрался торжественный поезд со знатными людьми Ростова и Суздаля, отобраны были подарки жениху и невесте, в сопровождение взяты рослые, красиво одетые дружинники.

Не хотелось видеться с боярином Степаном Кучковым, но миновать его селение было невозможно. Степан решил воздать честь князю и встретил его на границе своих владений и с почетом сопроводил до самого Кучкова. Не обошлось без пира. Юрий видел, как сидевшая недалеко от него Агриппина часто бросала на него горячие взгляды. Захмелев, он решил выйти на свежий воздух, зная, что и она последует за ним.

На крыльце он увидел боярина и рядом с ним худенькую девушку. Где-то он ее видел. Ах да, это же та купеческая дочка, которая, по словам боярина, была влюблена в него.

– Я посылал приглашение и твоим родителям, и тебе, – выговаривал он, стоя как всегда в высокомерной позе. – Родители пируют, а ты отчего-то капризничаешь, выдергиваешь меня из-за стола…

– Я хочу, чтобы ты погулял со мной по лесу, – отвернувшись и надув губки, говорила она.

– Вот, князь, полюбуйся на милое создание, – обратился Кучка к Юрию. – У меня собрались гости, я должен их ублажать, а она требует, чтобы я ее сопровождал в прогулках.

– Пригласи меня, – обращаясь к девушке, неожиданно для себя предложил Юрий. – Я с удовольствием погуляю по дубраве.

– Ты что, князь, серьезно говоришь? – удивился Кучка.

– А ты чего, уже заревновал? – с улыбкой проговорил Юрий. – Обещаю, что не стану ухаживать за твоей возлюбленной.

– О Господи! – Кучка картинно вознес взгляд к небесам и облегченно вздохнул. – Да ради всех святых!

И тотчас удалился в терем.

Юрий с интересом поглядел на девушку. И вправду, первое впечатление не обмануло его, красотой она не блистала. И веснушки, и небольшой вздернутый носик да еще большеватый рот никак не придавали ей очарования. Только полные задора синие глаза привлекали внимание своей отчаянностью и, может, даже безрассудностью.

– И куда же поведет меня новая знакомая? – спросил с улыбкой он, забавляясь неожиданным поворотом дела. – Я готов следовать за тобой хоть на край света!

Она, прищурившись, некоторое время смотрела ему в лицо, потом встряхнула тонкой косичкой, и произнесла озадаченно:

– Ты, князь, и вправду согласен пойти со мной, куда я поведу?

– Конечно. В Кучкове я был несколько раз, а вот окрестности мне совершенно незнакомы. Но наверняка есть что-то интересное!

– Еще какое! – тотчас отозвалась она и направилась к крепостным воротам. Юрий тронулся следом. Она была в платье из тонкой льняной ткани, расшитым по краям узорами; это были обереги, которые защищали человека от злых духов. Она шла широкими шагами, на ее худеньких ногах красовались маленькие башмачки из тонкой козьей кожи.

Они вышли из ворот и направились к реке Москве. Вокруг был луг с высокой травой, его красили разнообразные цветы. Он думал, что она сейчас примется срывать их и плести венок, однако ошибся. Девушка, не сбавляя шага, направлялась к мосту. Он прибавил шагу, догнал ее и спросил:

– Мы что, пойдем на ту сторону?

– Здесь скучно, – тотчас отозвалась она. – Этот длиннющий луг, который мы называем Кучково поле, а там следуют перелески, только потом начинаются настоящие леса. Я ходила туда, знаю. А за Москвой-рекой сразу идут чащобы с болотами. Вот там – настоящая красота!

– Не люблю я лесов, – поежившись, сказал Юрий. – А болот я вообще не терплю. Фу, сырые, промозглые места! Значит, и у вас такие?

– Конечно! И реку назвали так, потому что здесь часто стоят плотные, тяжелые туманы, воздух мозглый, вот отсюда и Москва.

Они перешли на другую сторону и сразу оказались в лесной чащобе. Воздух застоялый, сырой, под ногами плотным слоем лежали темнокоричневые листья, часто встречались поваленные, полусгнившие и покрытые темно-зеленым мхом толстые деревья с вывороченными черными корнями; густо росла молодая поросль.

Юрий сразу заскучал. И черт его дернул поплестись за этой бедовой девицей, сидел бы сейчас за столом с едой и питьем в окружении льстивых подданных. А всему виной хмель, который ударил в голову и толкнул на неожиданный поступок.

– Звать-то тебя хоть как? – спросил он, досадуя сам на себя.

– Анной, а в миру Листавой, – ответила она, не оборачиваясь и продолжала: – Немного потерпи, скоро придем на мое любимой место.

Они спустились в глубокий овраг с настоявшимся запахом гниющих листьев и грибов, прошли по его глинистому склону с сочившейся из-под земли влагой, а потом, цепляясь за кустарник, выбрались наверх, и Юрий замер как зачарованный. Перед ним раскинулся березовый лес, весь пронизанный солнечным светом, глянцевая зеленая травка простиралась между стволами, молодая поросль трепетно тянулась ввысь, навстречу голубому небу. Воздух, настоянный на густых запахах леса, был свежим и чистым, а потому дышалось легко и свободно. Это было какое-то особое царство среди бурелома, дремучих зарослей и темных ельников.

Листава вдруг сорвалась с места и, раскрыв руки, кинулась вперед, будто собираясь обнять все деревья сразу, а потом остановилась и приникла лицом к ветви березы, свисавшей почти до самой земли.

– Ты знаешь, почему плачут березы? – спросила она подошедшего Юрия.

– По-моему, сок весенний в них течет. Мы в детстве проковыривали в стволах дырки и пили.

– Нет, они плачут от безысходной любви. Они грустны, потому что понимают каждого влюбленного человека, чувство которого не нашло ответа.

Он помолчал, пытаясь понять ее слова, потом спросил:

– Ты любишь Степана Кучку?

Она удивленно посмотрела на него, наморщила лобик, проговорила рассеянно:

– Не знаю… Но мы, девушки, поделили между собой парней. Мне достался Кучка. Вот и сохну по нему.

Юрий встал в тупик. Переспросил:

– Но все-таки – любишь или не любишь?

– Люблю… наверно.

– Это как – наверно?

– Ну раз он достался мне, значит, люблю.

Она приблизила к себе ветви березы и оказалась как бы в зеленом глянцевом венце, блестели из него ярко-синие отчаянные глаза, и показалась она Юрию удивительно красивой и даже чем-то родной, и теплом обдало его грудь. И он, не отдавая себе отчета, вдруг наклонился, сорвал несколько цветков, что попались под руку, и подал ей.