Юся и эльф

Я обошла букет, перехваченный тонкой траурной лентой.

И еще один.

И переступила через тонкий стебель.

— Ты все-таки пришла, — Эль обнаружился у постамента, на котором возвышался саркофаг.

Живой.

Живой… мать его эльфу… по отцу… и вообще всей родне, вкупе с Великим древом и лучезарным городом, или как там его… главное, что живой… сидит вот, спиной опирается на угол, ногу одну подогнул, вторую вытянул, смотрит этак, с упреком, будто я в чем виновата. Прямо так и тянет врезать ему по голове дурной… это ж надо было так вляпаться.

А что характерно, за эльфячьей спиной виднеется довольная круглая морда маншула.

— Пришла, — мой голос все-таки дрогнул.

— Я н-надеялся, что т-ты откажешься, — он попытался подняться, но неловко осел на землю. А маншул заворчал, как почудилось, с упреком. Но кого именно он упрекал, хозяина ли за дурость или же меня, за то, что не бросилась вышеупомянутому хозяину помогать, не знаю.

— Как ты вообще…

— Н-не п-помню, — он потер бок. — Вышел… д-до рынка дошел… а там… вдруг темно, очнулся уже здесь. Н-не хорошее место.

— Ага, — согласилась я, переступая через очередной букет, на сей раз из фарфоровых лилий. — Думаешь, сожрут?

Попытаются так точно…

Маншул вновь заворчал, а я погрозила ему пальцем. Ишь, скалится еще будет. Тебя для чего создавали, коврик ты воплощенный… не мог хозяина сберечь? Или…

— Он п-появился п-позже, — Эль вцепился в темную шерсть, на которую налипло изрядно пыли. — П-полагаю, ощутил неладное и вот…

И вот был у него в боку.

Такой длинный тонкий штырь полупрозрачный, чем-то напоминающий булавку изо льда.

— Это… что это такое? — я указала на булавку мизинцем, раздумывая, можно ли ее вытащить или же пока не стоит трогать.

Хотя, конечно, без булавки мне мой муж нравился как-то больше.

— Ледяной шип, — Эль поморщился и все же опустился на пол.

— Ага… а подробней если?

— Тебе его трогать не стоит.

— Не стоит или нельзя? — я уже давно вышла из возраста, когда подозрительное нечто спешат схватить голой рукой, однако уточнить подробности не отказалась бы.

— Н-не ст-тоит, — твердо произнес Эль и отодвинулся. — Я н-не знаю, как он от-треагирует на человека.

Ага… то есть, если исключительно теоретически…

Но руки я за спину убрала. К чему мужа нервировать? Соседка, не та, которая рядом обреталась, а другая, с конца улицы, чудесная женщина, пережившая пятерых супругов, чтобы выйти замуж за шестого, как-то обмолвилась, что на самом деле мужчины — существа на редкость хрупкие. И волновать их не стоит, а то, глядишь, потом то сердце остановится, то печень отвалится, то еще какая напасть приключится.

— Это измененный организм, — Эль потрогал иглу и поморщился. — Он… был здесь. Я решил…

— Здесь? — я огляделась, насколько это было возможно.

Склеп.

Просторный такой склеп, явно рассчитанный на то, что использовать его будут долго. Потолок высок, теряется во тьме. Колонны, его поддерживающие, выглядят в достаточной мере прочными, чтобы простоять еще сотню-другую лет. Пол грязноват. Саркофаги… ага, с полдюжины, на ближайшую, так сказать, перспективу, но не обработаны. Скорее ощущение, что камень кое-как обтесали, придав нужную форму, и притащили сюда. Мол, кому лежать, тот и сам разберется, цветочками украшать или там мотыльками. Бывает и такое. В конце концов, смерть — дело личное.

Крышки, к слову, были тут же.

Лежали, скромно прислоненные к боковинкам саркофагов. Главное другое, никаких таких игл, явно зловещего вида, я не обнаружила. Стало быть…

— Н-не совсем, — Эль погладил запылившегося маршула. — П-понимаешь… когда я п-пришел в с-себя, я п-подумал, что это мама. Или бабушка.

— Где?

Только эльфячьей матери мне для полного счастья и не хватало. Но склеп был пуст. Разве что вот цветочки…

— В-в принципе. Мама… д-думает, что наш брак случаен. И п-полагает, что мне нужно уехать.

— Куда?

— К-куда н-нибудь, — он опять стал заикаться сильнее. — Д-далеко. От т-тебя. И п-подождать п-пару десятков лет. П-пока ты не умрешь.

Ага… а план, надо признать, вполне себе здравый. Да и с нынешним моим образом жизни ожидание может не затянуться.

— Я п-против. Б-бабушка т-тоже думает, что мама п-права… но она говорит, что нужно не мне уезжать, а отослать тебя. Дать денег. Много. Люди любят деньги.

Не без того. Не скажу за всех людей, но я деньги точно люблю, главным образом потому, что они здорово облегчают жизнь. Однако уехать…

Куда-нибудь.

И избавить бедного эльфа от травмирующего присутствия моей особы.

— Мы п-поругались, — признался он, и левое ухо дернулось. — Сильно. Я сказал, что б-больше не п-приду… что… это не п-порядочно… и вообще…

…и поэтому, очнувшись, решил, будто бы во всем виновата матушка, вступившая в преступный сговор с бабкой? Пожалуй, не обнаружься в склепе Эль, я бы тоже пришла к такому выводу. Но при всей извращенности своего мышления, моя несчастная свекровь — начинаю подозревать, что свекрови, как явлению, счастье не доступно — не позволила бы обидеть сына.

А игла в боку — это даже не обидеть.

Эльфы ведь далеко не бессмертны.

— Я решил, что меня зап-перли… в детстве мама часто меня зап-пирала, когда хотела, чтобы п-подумал над своем п-поведением… я разозлился. Очень. И решил, что в-выберусь…

— А место тебя не смутило?

Я присела рядом с мужем, который, надо сказать, выглядел поганенько. Вон какая рука холодная. Нос истончился, подбородок заострился, а под глазами мешки появились, будто он не три дня отсутствовал, а…

…стало немного совестно.

Мне бы раньше хватится, а я…

— У м-мамы своеобразное отношение к человеческим реликвиям, — признался Эль. — Мы хороним погибших под корнями дубов… тела быстро зарастают снежнотравником. Потом плоть разлагается и становится частью мира…

В этом, стоило признать, было что-то донельзя здравое. Хотя бы то, что воскреснуть, когда твою плоть сделали частью мира, куда как сложнее.

— В общем, ты полез к свободе, — игла была холодной и этот холод я ощущала явно, стоило поднести руку к крохотному вздутию на конце этой булавки. — И каким образом?