Юся и эльф

— Он здесь ничего не оставлял случайно? — поинтересовалась я, рассекая запястье. Кровь покатилась, заполняя желобки, расползаясь, разрывая древние узы. Благо, за сотни лет без подпитки они сами собой истончились.

— Там. Внутри, — ноздри Юси затрепетали. — Зачем ты…

— Затем, что до тела мы не доберемся, пока крышку не снимем. А то, что писано кровью, только ею снято и может быть.

Старое правило.

Забытое уже.

— Позволишь? — Эль протянул руку.

— Из тебя и так вытекло больше, чем нужно.

Мой бестолковый муженек лишь печально усмехнулся. Это да… эльфы — они живая сила, и крови их надо немного, пары капель хватит, чтобы напоить камень.

— Тебя одной ему будет мало.

Что ж… в этом смысл имелся. Моя кровь уходила в гранит, а тот оставался холоден, не спешил отзываться. Кожа у эльфа оказалась теплой.

И тонкой.

Кровь красной.

А я смотрела, как она мешается с моей. Узор на запястье зудел дико, но портить столь торжественный момент пошлым расчесыванием божественного клейма не хотелось. А еще камень отзывался. Сперва это походило на эхо чужой силы, но эхо ширилось, заполняло не только тело саркофага, но и всю тайную пещеру.

Вот так.

И теперь попробуем собрать нити.

Потянуть.

Преодолеть полустертую чужую волю… что заперто одним, то другому откроется. При соблюдении ряда условий. Рану стоило бы перехватить и не только мою. Но потом, сначала… открывайся, чтоб тебя… или рассыпься прахом.

Сгинь, в общем.

И крышка хрустнула, медленно поползла, ломая внутренние — куда ж без них в столь серьезном деле — печати. Она замерла на долю мгновенья, покачиваясь, а после под собственной тяжестью сползла, ухнула в пыль.

— Юся… — голос мужа донесся издалека. А я еще успела подумать, что это треклятое чародейство не только кровь жрет, но и силы.

— Отпусти ее…

…голова моя лежала на чем-то мягком, а задница — мало того, что на твердом, так еще и на остром. Это острое впивалось в левое бедро, заставляя вернуться в сознание.

— …если хочешь, я останусь с тобой. Можешь меня убить. Или… если не сразу, мы поговорим. Я расскажу тебе о мире, который изменился. Или про лес… ты ведь не бывала в нашем лесу?

— Мы должны были поехать. Свадебное путешествие…

— В Эльверейлелль?

Вот что у эльфов за манера называть все так, чтобы у нормального человека язык узлом завязался?

— Да…

— Это не совсем то. Эльверейлелль создали специально для людей. Он скорее отражение ваших представлений о том, какими должны быть эльфы… туда любят ездить на отдых. Или просто посмотреть… но и о нем расскажу. Только отпусти ее.

— Ты ее любишь?

— Да.

Вот тебе. Я уже почти приготовилась глаза открыть, а тут такое признание.

— Почему?

— В каком смысле?

Нога ныла. Рука все еще чесалась, а терпение иссякало, как и, подозреваю, отведенное нам время. Что-то сомнительно, что с восходом солнца Юся возьмет и ослабеет. Нет, что-то другое быть должно…

— Почему ты ее любишь? За что? Она красивая? Я была красивой.

— Для меня — да.

Мило. А еще говорят, что эльфы не лгут… ага, как же.

— Добрая? Умная? Хозяйственная…

…вот тут даже он не выкрутится, потому что хозяйственности во мне, что в бродячей кошке. То ли маменькино наследие, то ли собственная придурь.

— Она просто есть, — Эль осторожно коснулся волос. — И этого достаточно. Я… не знаю почему.

— Просто есть? И этого достаточно, чтобы ты остался? Умер?

— Да.

— А она… она тоже готова умереть за тебя?

— Не знаю. Но… она же пришла сюда.

На собственную голову. Ладно, подслушивать, может, и полезно, но подозреваю, мой благоверный давно уже понял, что я далеко не в обмороке.

— Лежи, — сказал он, когда я попыталась сесть.

— Сумку дай…

Любит он.

За просто так… за просто так и лебеда не растет, а тут любовь… и не буду я верить. Не собираюсь, потому что… была у меня уже одна любовь, ободрала душу. Правда, теперь я понимаю, что это и не любовь вовсе, что…

Не важно.

— Там склянка быть должна. Синенькая… кажется, синенькая, с желтой пробкой. И ребрышками, — говорить о склянках проще, чем о любви. И когда Эль подал — с первого раза нужное нашел, надо же, я в собственной сумке иногда теряюсь, а он сумел — я вцепилась в пробку зубами.

— Ты его крови, — сказала Юся, разглядывая нас с каким-то нездоровым любопытством.

Укрепляющая настойка была горькой.

А тонизирующая оставила на языке характерный привкус гниющего мяса, от которого теперь дня три не избавиться. Когда-то Грета пыталась улучшить вкус, но добилось лишь того, что у мяса появился совершенно неуместный привкус шоколада.

— Чьей?

— Его. Моего… Тодика. Слабая, я чувствую. Но его.

— И поэтому ты меня убьешь?

— Пока не знаю…

— Как решишь, скажи, — меня передернуло, зато я сумела подняться, зацепившись за край гроба. Надо же… крови… матушка была не отсюда… стало быть, батюшка?

Думать об этом не хотелось.

И вообще, нежить могла ошибиться.

— Он… другой, который его сын. Или внук. Или кто там… приходил. Раньше. Думал, его сил хватит… предложил откуп… сказал, жизнь за жизнь.

— А ты?

— А я сказала, что мне лишь бы какая жизнь не подойдет.

Принципиальная нежить, стало быть.

Тело в гробу выглядело… да так, как положено мумии, и выглядело. Иссохшие ткани стянули кости, и потому поза казалась странноватой. Истлевшее платье, точное копия того, которое еще держалась на Юсе. Затянутый паутиной жемчуг.

Череп.

Остатки волос, приклеившиеся к нему с пергаментной кожей.

— Не смотри, — сказал Эль нежити, набрасывая на тело свою куртку. — Не стоит. Там уже не ты… позволь.

— У тебя дыра в боку, — на всякий случай напомнила я.

— Мне уже лучше.