Южный полюс

Немного потребовалось слов для того, чтобы каждый понял, откуда ветер дует и каким курсом мы теперь пойдем. Помощник начальника развернул большую карту Южного полушария, и я в кратких чертах рассказал о расширении своего плана, а также и о причинах, заставивших меня молчать об этом до сих пор. Изредка я поглядывал на лица слушателей. Сначала они, как и следовало ожидать, обнаруживали самые недвусмысленные признаки величайшего изумления, но такое выражение на лицах скоро изменилось. Я не успел еще окончить, как лица у всех уже сияли и улыбались. Теперь я был уверен в ответе, который получу, когда в заключение стану спрашивать каждого в отдельности, хочет ли он идти со мной. И по мере того как я выкликал фамилии, вce до одного отвечали мне решительным «да»! И хотя я, как уже упоминалось раньше, ждал, что все пойдет именно так, а не иначе, все же трудно выразить радость, которую я почувствовал, видя, с какой живой готовностью мои товарищи предлагали свои услуги, когда им представился столь знаменательный случай. Впрочем, по-видимому, не только я один был доволен. В тот вечер у нас царило такое оживление и такое веселье, что можно было бы подумать, что мы уже закончили благополучно свое дело, тогда как оно целиком еще было впереди и мы только-только за него принялись.

Но пока у нас не предвиделось особенно много свободного времени для обсуждения новостей; надо было прежде всего скорее двигаться в путь; позднее у нас еще будет много месяцев впереди!

Был предоставлен двухчасовой срок, чтобы каждый мог написать домой своим близким о происшедшем. Письма, видимо, были не очень длинные, во всяком случае, они были быстро написаны. Собранную почту вручили моему брату, который взял ее с собой в Кристианию, откуда и разослал письма по соответствующим адресам; это произошло, однако, лишь после того, как изменение нашего плана было доведено до всеобщего сведения через печать.

Сообщить новость моим товарищам оказалось довольно легко, и нельзя было принять ее лучше, чем они ее приняли; другой вопрос – что скажут об этом у нас в Норвегии, когда сообщение дойдет до сведения публики. Позднее мы узнали, что по этому поводу говорилось и хорошее и дурное. В данный момент мы не могли особенно тревожиться об этой стороне дела. Мой брат взялся передать сообщение о том, куда мы направлялись; я, само собой разумеется, не позавидовал его задаче. Мы все обменялись с ним последним крепким рукопожатием, и он покинул нас; этим прервалась наша связь с суетным миром.

Мы были предоставлены самим себе. Никто не скажет, что положение очень тревожило нас; мы приступали к своему долгому путешествию, как приступают к танцу: не было и следа сколько-нибудь грустного настроения, всегда сопутствующего всякому прощанию. Команда шутила и смеялась, кругом сыпались более или менее удачные остроты по поводу оригинальности нашего положения. Якорь был поднят быстрее обычного, и едва успели мы с помощью двигателя выйти из угнетающе жаркой гавани, как, к своему полному удовлетворению, увидели, что все до одного паруса надулись свежим и прохладным северо-восточным пассатом.

Собаки, наверное считавшие пребывание в Фунчале несколько более жарким, чем это было им по вкусу, выразили свою радость по поводу желанной прохлады, устроив нам концерт. Мы сочли на этот раз возможным разрешить им это удовольствие.

Приятно было выйти на палубу на следующее утро после нашего ухода с Мадейры: все желали друг другу доброго утра с особой любезностью; в уголках глаз у всех сияла улыбка. Дело приняло совершенно новый оборот, и внезапный переход к совсем другим областям мыслей и представлений благотворно подействовал на всех тех, кто еще накануне думал о плавании к мысу Горн.

Многие потешались над тем, как это они не пронюхали ничего раньше. «Каким я был болваном, что не догадался об этом раньше, – сказал Бек, сплевывая за борт жвачку, едва успев взять ее в рот. – Ведь в конце концов все было чертовски ясно! Все эти собаки, прекрасный «дом для наблюдений» с огромной плитой и чудесной клеенкой на столе, да и все остальное. Каждое животное должно было бы понять, к чему это клонилось». Я утешил его словами, что всегда бываешь задним умом крепок, а по-моему, очень хорошо, что никто не открыл раньше времени, куда мы пойдем.

Те из нас, кто до тех пор принужден был молчать о том, что им было известно, и прибегать ко всякого рода уловкам, чтобы не проговориться, тоже, конечно, были не менее рады отделаться от тайны. Теперь мы могли свободно говорить обо всем сколько душе угодно. Если раньше нам приходилось играть втемную, то теперь ничто не мешало выложить все карты на стол. Сколько разговоров за истекшее время не могло состояться, потому что одни, которым о многом хотелось спросить, не смели расспрашивать, а другие, которые могли кое-что порассказать, не желали говорить! Зато теперь много должно было утечь времени, пока у нас истощился бы запас тем для разговоров. Сразу на нас свалилась такая богатая и обширная тема, что сначала даже трудно было решить, с чего нам начать. На борту «Фрама» было много людей, приобретших богатый опыт за время своего долголетнего пребывания в областях за Северным полярным кругом. Однако почти для всех большой антарктический материк был terra incognita. Один лишь я был единственным на судне, кто видел Антарктику; из моих товарищей, быть может, один-другой в былые дни во время плавания вокруг мыса Горн и побывал поблизости от какой-нибудь антарктической ледяной горы, но на этом дело и кончалось.

Вероятно, у очень немногих из экипажа «Фрама» были время и случай хорошенько ознакомиться с той работой по изучению южных областей, которая уже была выполнена, и с отчетами о тех людях, которые еще до наших времен старались расширить сведения об этой негостеприимной части света. Вероятно, для этого у моих товарищей не было и особых причин. Зато теперь явились всяческие причины. Я считал настоятельной необходимостью, чтобы всякий и каждый основательно изучал отчеты прежних экспедиций. Это было единственным средством хоть сколько-нибудь ознакомиться заранее с характером нашей задачи и условиями, в которых нам придется работать. Для этого на «Фраме» была целая библиотека антарктической литературы. Все, что было написано длинным рядом путешественников-исследователей этих областей от Джеймса Кука и Джеймса Кларка Росса до капитана Скотта и Эрнеста Шеклтона. И этой библиотекой мы усердно пользовались. Особенно ценились книги двух последних исследователей; все, кто мог, прочли их от корки до корки; прекрасно написанные и замечательно иллюстрированные, эти отчеты оказались для нас чрезвычайно поучительными. Посвятив много времени и труда теоретическому изучению своей задачи, мы вместе с тем не забывали и практической к ней подготовки.

Как только мы вошли в область пассата, где, собственно говоря, направление и сила ветра постоянны, что вполне позволяло уменьшить число вахтенных, наши различные специалисты принялись за работу, чтобы привести наше разнообразное снаряжение для зимовки в возможно лучшее состояние. Правда, уже заранее были приложены все старания, чтобы все части нашего снаряжения были как можно лучше и чтобы они как можно больше отвечали своему назначению, – однако не мешало хорошенько все пересмотреть. Вообще говоря, никогда нельзя приготовиться ко всему в таком сложном аппарате, о каком здесь идет речь. Всегда найдется, что исправить. Как мы позднее увидим, не только во время нашего продолжительного морского перехода, но и во время еще более долгой антарктической зимы у нас руки были полны дела для подготовки к санному путешествию.

Наш парусный мастер Рённе превратился… ну, скажем, в портного. Гордостью Рённе была швейная машина, которую он, благодаря своим большим способностям к красноречию, в свое время получил в Хортене. Самое большое огорчение за время путешествия он испытал тогда, когда ему пришлось при нашем прибытии к ледяному барьеру передать свое сокровище партии зимовщиков. Он не мог постигнуть, зачем нам нужна будет во «Фрамхейме» машина. Когда «Фрам» пришел в Буэнос-Айрес, Рённе сейчас же заявил местному представителю фирмы швейных машин «Зингер», что ему совершенно необходимо возместить свою потерю. Дар красноречия опять сослужил ему службу, и он получил новую швейную машину.

Впрочем, неудивительно, почему Рённе любил свою швейную машину. Он пользовался ею для всевозможных работ: парусный, сапожный, шорный и портновский шов выходили у него одинаково ловко и быстро. Он устроил свою мастерскую в рубке; и там его машина жужжала не переставая – под тропиками, в поясе западных ветров и среди дрейфующих льдов, потому что, как ни проворны были пальцы нашего парусного мастера, но заказы поступали еще быстрее. Рённе был из тех людей, честолюбие которых заключается в выполнении как можно большего по возможности в кратчайший срок. С возрастающим изумлением увидел он, что здесь невозможно что-нибудь закончить. Сколько бы он ни сделал, а все что-нибудь да оставалось.