Южный полюс

Перечисление всего, что вышло из его мастерской за эти месяцы, завело бы нас слишком далеко. Достаточно будет сказать, что вся его работа была прекрасна и выполнена им с достойной удивления быстротой. Кажется, из всего сшитого им сам он ценил больше всего маленькую трехместную палатку, которая позднее была поставлена на Южном полюсе. Палатка эта – образец искусства – была сшита из тонкого шелка; в сложенном виде она поместилась бы в каком-нибудь обширном кармане и едва весила килограмм.

В эту пору нашего путешествия мы еще не могли с уверенностью считаться с возможностью, что все, кто собирался на юг, дойдут до 90-го градуса. Наоборот, при наших приготовлениях мы должны были иметь в виду, что кому-нибудь да придется вернуться. Упомянутой палаткой я решил воспользоваться, если, например, только двое или трое участников экспедиции отправятся в последний поход. Поэтому палатка и была сделана как можно легче и меньше. К счастью, скажу я, нам не пришлось воспользоваться ею. Когда мы все дошли до цели, то было решено, что самым лучшим использованием шедевра Рённе будет оставление его на полюсе в виде знака.

Заботам нашего парусных дел мастера не было поручено ни одной собаки – у него для этого не было времени. Зато он охотно помогал мне ухаживать за моими четырнадцатью друзьями, жившими на мостике, но, по-видимому, ему трудновато было освоиться с собаками и уходом за ними. С его понятиями о жизни на судне никак не вязалось, что палуба кишмя кишит собаками. Он смотрел на такое ненормальное положение вещей почти с каким-то презрительным состраданием. «А! У вас на судне и собачки есть?» – любил он говорить каждый раз, выходя на палубу и очутившись лицом к лицу со «зверями». Бедные звери и не думали, конечно, покушаться на особу Рённе более, чем на чью-либо другую, но, по-видимому, он долго весьма в этом сомневался. Пока на собаках не было намордников, он, кажется, никогда не чувствовал себя вполне спокойным.

Разумеется, лыжи были той частью нашего снаряжения, о которой мы особенно заботились. Ведь, по всей вероятности, они должны были быть нашим главным оружием в предстоящей битве. Хотя мы и многому научились из отчетов Скотта и Шеклтона, однако никак не могли понять, почему там говорится, что пользование лыжами на ледяном барьере не имело никакого успеха. Из приводимых в книгах описаний свойства поверхности и остальных условий мы, наоборот, должны были вывести заключение, что лыжи были и будут единственно пригодными там. Мы ничего не пожалели, чтобы достать хорошее лыжное снаряжение, а чтобы заботиться о нем, у нас был опытный малый – Улав Бьолан [12] ,– достаточно назвать это имя. Когда при уходе из Норвегии возник вопрос о подходящем месте для хранения наших лыж, то мы решили разделить с ними свое собственное жилище: все лыжи были помещены под потолком нашего носового салона. Во всяком случае, лучшего места мы не могли предложить. Бьолан, который за последние два-три месяца пробовал свои силы в несколько непривычном для себя ремесле – ремесле моряка, во время перехода через область пассатов возвратился к своему старому занятию: лыжного мастера и столяра. Как лыжи, так и крепления были получены в готовом виде от одной оружейной фирмы в Кристиании. Оставалось только согнуть железные скобы и пригнать пяточные ремни к сапогам каждого участника экспедиции, чтобы все было уже готово и в порядке ко времени нашего прибытия к барьеру. Мы озаботились полным лыжным снаряжением для всех, чтобы и те, кто должен был оставаться на судне, могли во время пребывания у кромки льда при случае предпринять прогулку на лыжах.

12

Известный лыжник. – Примеч. перев.

Для каждых из десяти саней Бьолан за время морского перехода изготовил по паре запасных полозьев, которые мы предполагали применять приблизительно по эскимосскому способу. У этих детей природы нет, или, во всяком случае, до сих пор не было, никакого материала, который был бы подходящим для обшивки санных полозьев. Они выходят из затруднительного положения, покрывая полозья слоем льда.

Нужны большой навык и терпение, чтобы как следует сделать обшивку, но раз сделанная, она, без всякого сомнения, превосходит все существующие. Как сказано, у нас была мысль воспользоваться этим способом на барьере. Выяснилось, однако, что наша тяга была настолько хороша, что мы с чистой совестью могли остаться при своей обшивке из стали и хикори.

Первые две недели после ухода с Мадейры северо-восточный пассат был настолько свежий, что мы с одними парусами могли поддерживать необходимую среднюю скорость и даже больше. Поэтому двигатель получил разрешение на отдых, а машинистам представился случай почистить и привести в порядок машину. Они занимались этим непрестанно, но, и по их мнению, в машинном отделении все еще было недостаточно хорошо и чисто! Нодтведт воспользовался случаем посвятить себя деятельности, которая является его радостью в этом мире: кузнечному искусству. А здесь перед ним открывалась широкая возможность пользоваться молотком и наковальней. Если у Рённе было много шитья, то у Нодтведта не меньше было ковки: санная обшивка, ножи, тюленьи багорки, ободья и болты, сотни патентованных крючков для собак, цепи и т. п. без конца. От наковальни, поставленной на юте, летели искры и раздавался лязг до тех самых пор, пока мы не зашли далеко в Индийский океан. В полосе западных ветров было, впрочем, довольно трудновато быть кузнецом. Не так-то легко попасть в самую точку, когда основание столь неустойчиво, как палуба «Фрама»; да и не совсем приятно, когда по несколько раз в день горн заливается водой.

Во время подготовки к путешествию в известных кругах непрестанно кричали о плачевном состоянии корпуса «Фрама». Говорилось, что его плохо содержали, что он течет, как решето, да и прогнил весь насквозь. Все эти разговоры покажутся довольно странными, если взглянуть на плавание, проделанное «Фрамом» в течение двух лет. Двадцать из двадцати четырех месяцев ходил он по открытому морю, да еще в водах, где к крепости судна предъявляются очень серьезные требования. И «Фрам» продолжает быть все таким же хорошим и без всякого ремонта мог бы проделать все плавание опять сначала. Все мы, плававшие на «Фраме», прекрасно знали еще до ухода, насколько беспочвенны и глупы были эти крики о «гнили»; знали также и то, что едва ли плавает такое деревянное судно на море, из которого не нужно было бы время от времени выкачивать воду.

Когда двигатель был остановлен, то оказалось, что для этого было вполне достаточно десятиминутной работы ручной помпы каждое утро. Вот и вся наша «течь»! Нет, в корпусе «Фрама» не было никаких неполадок. Зато насчет его такелажа можно было кое-что сказать. Единственной причиной, почему такелаж не был таким, каким ему надлежало бы быть, является проклятая необходимость сообразоваться с бюджетом. На фок-мачте у нас было всего два прямых паруса, тогда как их должно было бы быть четыре. На утлегаре было два стакселя, а места там было на три, однако денег на столько не хватило. В районе пассатов мы пробовали пополнить немного нехватку, ставя лисель рядом с фоком и трюмсель над марсареем. Я не стану утверждать, что эти импровизированные паруса содействовали украшению внешнего вида судна, но они прибавляли скорости, а это гораздо важнее.

В эти сентябрьские дни мы шли на юг совсем хорошим ходом. Не прошло и полмесяца, как мы уже порядочно зашли в тропический пояс. Мы не особенно чувствовали тропическую жару, во всяком случае мы, люди; обычно на борту судна в открытом море не очень замечаешь жару, пока судно движется. Правда, на парусном судне в штиль может быть более чем жарко, когда солнце стоит прямо в зените, но ведь на случай штиля у нас был двигатель, поэтому всегда наблюдалось некоторое движение воздуха. Это, конечно, на палубе. Внизу, в каютах, дело обстояло хуже: там иногда устанавливался «свински мягкий климат», как часто выражался Бек. У наших, вообще говоря, великолепных кают был один недостаток – в бортах судна не было устроено никаких вентиляторов, а потому никак нельзя было добиться сквозняка. Однако большинство из нас переносили это и не пытались никуда выселиться. Из двух наших салонов передний безусловно предпочитался в качестве местопребывания в жару, в холодном же климате, вероятно, было бы наоборот. В носовом помещении через коридор, ведший в трюм под баком, можно было устроить доступ сквозному потоку воздуха, в кормовом же добиться такой хорошей циркуляции воздуха было трудно; кроме того, здесь было жаркое соседство машины. Жарче всего было, конечно, машинистам, но изобретательный Сундбек придумал, как улучшить вентиляцию, так что даже и в машинном отделении, если принять во внимание обстоятельства, люди справлялись вполне хорошо.

Часто слышишь вопрос: что предпочтительнее – сильная жара или же сильный мороз? Нелегко дать на это сколько-нибудь определенный ответ. И то и другое неприятно; что неприятнее – это, в конце концов, дело вкуса. На борту судна, конечно, большинство предпочитает жару, как бы сильна она ни была. Пусть день и несносен, зато ночи чудесны! А ветреный и холодный день сменяется еще худшим – еще более холодной ночью. Для людей, принужденных часто раздеваться и ложиться в кровать и снова вставать и одеваться, конечно, теплый климат обладает несомненным преимуществом: одежда там проще. Когда тебе почти ничего не нужно надевать на себя, можно быть готовым необычайно скоро.

Если бы предоставить высказаться нашим собакам о том, как им понравилось пребывание под тропиками, то, конечно, все они, как одна, ответили бы: «Благодарим, но нельзя ли нам попасть обратно в места несколько более прохладные?» Одежда их, собственно говоря, не рассчитана на температуру в 30 °C в тени, а хуже всего то, что ее нельзя снимать. Впрочем, будет совершенным заблуждением думать, что этим животным непременно нужен трескучий мороз, чтобы чувствовать себя хорошо, – наоборот, они предпочитают, чтобы им было приятно и тепло. В тропиках, конечно, этой приятности для них было многовато, но от жары они нисколько не страдали. Натянув над всем судном тент от носа до кормы, мы достигли того, что все собаки постоянно лежали в тени, а пока они не подвергались действию прямых солнечных лучей, не было никакой опасности, что дело кончится плохо. Как хорошо они переносили жару, лучше всего можно судить по тому факту, что ни одна из собак от этого не хворала. Во время нашего перехода от болезни подохло всего две собаки; в одном случае это была сука, которая издохла, произведя на свет восемь щенков, – подобная история и при иных условиях точно так же могла стоить ей жизни. Что же касается причины гибели собаки во втором случае, то мы ее не могли выяснить. Во всяком случае, это не была заразная болезнь. Эпидемических заболеваний (эпизоотии) среди животных мы боялись больше всего; но благодаря тщательности, с какой собаки отбирались, у нас не было и признака чего-нибудь подобного.

Вблизи экватора, между границами областей северо-восточных и юго-восточных пассатов, существует так называемый пояс затишья. Местоположение и пределы этого пояса несколько изменяются с временами года. Если уж очень повезет, то может случиться, что один пассат почти сразу перейдет в другой, но обычно эта область служит причиной очень затяжного запаздывания парусных судов. Или здесь часто бывает штиль, или же дует переходящий и непостоянный ветер. Мы подошли сюда в неблагоприятное время года и потеряли северо-восточный пассат еще на десять градусов севернее экватора. Если бы тут был штиль, то мы могли бы при помощи мотора за довольно приличный срок пройти эту область, но мы не встретили сколько-нибудь настоящего затишья. Здесь все время задувал упорный южный ветер, а ему даже не нужно было быть особенно сильным, чтобы последние градусы северной широты показались длиннее, чем нам хотелось бы.