Южный Урал, № 27

С этим чувством он и приступил к работе, вернее, продолжал ее. Потом вспомнил, что до проводов товарищей осталось немногим больше суток, и радость его стала быстро угасать…

В перерыве, в столовой, его окружили станочники. Кое-кто покряхтывал: не шутка — проработать кряду двенадцать часов (оставалось еще полсмены)… Геннадий, глянув с легкой усмешкой на одного сверху вниз (тот был маленького роста), промолвил снисходительно:

— Спортом нужно заниматься, дружок…

Сам он чувствовал себя великолепно.

Устал ли он вчера, проработав одну за другой две полных смены? Да как сказать. Не очень. Вот что значит тренировка, походы на лыжах в лес, в горы.

Неожиданно пришло на ум, что, не умей он хорошо владеть лыжами, пожалуй, не случилось бы и нынешней его неприятности, но он тотчас прогнал эту нелепую мысль, за которую было так удобно спрятать недостатки собственного характера. Не лыжи виноваты, а его, Геннадия, легкодумство.

— Пошли! — сказал один из станочников, торопя других заканчивать обед. — Покажем высший класс!

— В честь отъезжающих! — звонко провозгласил кто-то.

Геннадий ничего не сказал.

…Смена кончилась. Все были оживлены, довольны тем, что сделали нужное дело, помогли заводу. Только он один был сумрачен, в надвинутой на глаза кепке; но даже эта замасленная кепка сидела на нем молодцевато, была к лицу.

Вот и все. Теперь до двенадцати ночи он свободен. Сдав станок сменщику, Геннадий направился к выходу, вяло переставляя ноги. Запал кончился. По дороге товарищи поздравляли его с удачным почином, а он точно не слышал, не реагируя никак.

Неотвязная мысль мучила его. Торжественное собрание назначено на пять часов. Геннадий посмотрел на часы: была половина пятого. Еще можно поспеть. Но его никто не приглашал туда. И все-таки он хочет быть там, хотя бы взглянуть на то, как собираются…

Кивком простившись с остальными, он на ходу вскочил в проходивший трамвай. Ему казалось, что трамвай еле движется, подолгу стоит на остановках. Пробравшись к двери, Геннадий рванул ее в сторону, едва вагон замедлил ход перед театром, и первым выскочил на мостовую.

У театра было оживленно, как в дни премьер, собиравших самое большое количество публики. Вся панель запружена народом. Непрерывный поток молодежи вливался в темный четырехугольник дверей. Направляясь к подъезду, шли юноши, девушки, комсомольцы и не комсомольцы. У некоторых был совсем дорожный вид, в комбинезонах, выглядывавших из-под пальто, в грубой прочной обуви, другие — одеты, как в праздник. Стоя у края тротуара, Геннадий провожал их жадным взором, мучительно завидуя, что не может быть вместе с ними. Все были веселы, шутили, смеялись, и только он привлекал к себе внимание своим угрюмым видом, выпачканным в масле лицом.

Мелькнуло несколько знакомых лиц — ребята с их завода. Геннадий отошел подальше от входа, чтобы не попасться на глаза.

Еще издали он заметил долговязую, в черном длиннополом пальто, фигуру Пастухова и тоненькую, в модной меховой шубке и шапочке из серого каракуля Вали Подкорытовой, шедших рядом, о чем-то оживленно беседуя, и поспешно зашел за угол. Они не видели его.

Подъезжали «Победы», «Москвичи» и, высадив пассажиров, становились в ряд с другими, сбоку от подъезда, на площадке для автомашин.

Бесшумно подкатил длинный лоснящийся «ЗИМ», в черный лак которого можно было смотреться, как в зеркало. Из него легко, как молодой, выскочил Малахов, за ним неторопливо, солидно вылез директор завода. Геннадию опять пришлось укрыться за углом. Какое противное состояние — прятаться вот так от знакомых людей!..

Постепенно людской поток начал иссякать. Вот уже бегут только одиночки. И вдруг, откуда ни возьмись, — Федя Лапшин, Лопушок. Опаздывая, он мчался, как шальной, не разбирая дороги, и почти налетел на Геннадия.

— Геня! Друг! Привет! — завопил он, просияв, и, остановившись перед Геннадием, заперескакивал, как всегда, с ноги на ногу, точно в ботинках у него были раскаленные угли или гвозди. Минуты не мог простоять спокойно на месте. — Ты что тут стоишь? Пошли! — трещал Лопушок, но вспомнив все, прикусил язык и смутился, не зная, что сказать дальше, как оставить товарища здесь, на панели, одного. От усиленной работы мысли рябое круглое лицо Лопушка приобрело страдальческое выражение (да он и в самом деле страдал сейчас, терзаясь за Геннадия), оттопыренные красные уши, казалось, оттопырились еще больше.

— Ты иди, опоздаешь, — тихо сказал Геннадий, отворачиваясь. Федя обрадованно тряхнул ему руку, словно прощаясь навек, и исчез в подъезде.

Геннадий постоял еще немного и медленно побрел прочь от театра. Что еще ему оставалось делать? На сердце был камень. Сейчас он не вспоминал уже ни Марианну, ни московских комсомольцев, знакомство с которыми имело для него такие роковые последствия, ни другие события последних дней. Просто ему было очень грустно.

Внезапно кто-то окликнул его сзади. Геннадий оглянулся. К нему спешил запыхавшийся, раскрасневшийся Федя Лопушок.

— Геня! Геня! Обожди! — кричал он и махал рукой, призывая остановиться.

Геннадий молча дождался его, молча стоял, пока Лопушок переводил дух.

— По… шли! — наконец, выдохнул Лопушок, делая движение всем корпусом в сторону театра. Геннадий отрицательно качнул головой.

— У меня же нет билета…

— Там Валя! Пошли! Она все устроит! — торопливо объяснял Лопушок, весь сияя от непонятной радости. Ухватив Геннадия за руку, он потащил товарища за собой.

Валя Подкорытова стояла в дверях под балконом с бронзовыми светильниками. Она была уже без шубки, в красивом платье темно-вишневого цвета, в лакированных туфельках. И она улыбалась Геннадию так же, как Федя Лопушок, улыбалась и звала:

— Скорей! Скорей! Уже начинается!

Они прошли в вестибюль. Валя показала контролерше пригласительный билет — Геннадий очутился в фойе.

— Раздевайся! Быстро! — командовала Валя, подталкивая его к вешалке.

Счастье, что там уже не было никого. Он быстро скинул ватную куртку, в которой обычно ходил на работу, сунул в руку гардеробщице кепку и побежал за Валей и Лопушком, все еще не веря, что он вместе с ними, в театре, на торжественном вечере.

В зале уже был потушен свет. Наступая в темноте на чьи-то ноги, они пробрались по рядам. Валя и здесь играла роль провожатой.