Южный Урал, № 27

— Есть! — так и хочется крикнуть Геннадию.

Дон! Дон! — второй звонок. Последние торопливые поцелуи, объятия, пожатия рук. Отъезжающие разбегаются по вагонам.

Гудок. Паровозный гудок. Долго, ох, долго не услышать отныне им заводского привычного гудка… Поезд трогается.

Поплыли за окном привокзальные строения. Знакомые до боли, уходящие из глаз, улицы, перекрестки, дома. Мелькнули вдали, в проеме уличной теснины, знакомые заводские корпуса, черные башни градирен, возвышающиеся над крышами цехов, с медленными клубами отходящих дымов. Защемило сердце, комок подступил к горлу. Не легко расставаться, покидать навсегда то, к чему привык с малых лет, привязался всей душой.

Кто-то затянул:

Прощай, любимый город…

Песню подхватывает весь вагон. Не с этой ли песни началось стремление Геннадия поехать на целинные земли?

Вот уже не видно города. А мысли, чувства все еще тянулись к нему. Как много связано с ним! Город воспитал деревенского парнишку, вложил ему в руки профессию, сделал культурным и полезным для общества, а теперь он, представитель советского рабочего класса, понесет приобретенные знания туда, откуда вышел сам — на село.

Промелькнул разъезд Гагарка. Дважды она сослужила большую службу Геннадию. И вот уже за окном леса да горы, горы да леса…

Прощай, Урал!.. Прощай, родимый край, где даже сами названия городов, рабочих поселков, железнодорожных станций говорят о неслыханных богатствах недр, о труде человека… Нет, не прощай, а до свиданья! Геннадий приедет сюда на лыжные соревнования. Интересно, честь какого спортивного общества будет он теперь защищать?

Геннадий стал думать о том, что предстоит ему увидеть, испытать в недалеком будущем, стараясь представить край, куда они едут, жизнь, которая их там ждет. Кем он будет: трактористом? комбайнером? рабочим по ремонту сельскохозяйственных машин? Немного тревожно: работа новая, а надо справиться… Мысли неслись, опережая поезд.

Почему-то ему казалось, что он непременно встретит там Марианну.

Юрий Трифонов СТИХИ

ЗА ТЕХ, КТО В МОРЕ!

Раскрыв меню, я с трепетом вникал В названья блюд абхазца-кулинара, Когда они вошли, кивнув швейцару. Их было четверо. Пройдя в зеркальный зал, Они разбились весело на пары. Мужчины, если можно так назвать Двух юношей в костюмах мешковатых, Сутулились под толстым слоем ваты Широких плеч. Одеты им под стать, Шли дамы, улыбаясь виновато. Мой столик был свободен. Пятый стул Подставили («Прибавим чаевые!»). — Так долго выбирать… Вы здесь впервые? Один из них с ехидцей протянул, Раскрыв глаза невинно голубые. — Заказывайте… Я повременю!.. — Ответил я, протягивая книжку, Смирив желанье осадить мальчишку. Он даже не притронулся к меню. — О-фи-циант! Поднос держа под мышкой, Седая женщина, не по летам быстра, С блокнотом наклонилась в ожиданье… — Мы, кажется, в отличном ресторане?! Портвейн? О, нет… Конечно, хванчкара… Да, девушка, и максимум старанья!.. Они провозгласили первый тост Я встал, уже намереваясь выйти, Оправил свой видавший виды китель. Но вдруг один из них поднялся в рост: — За тех, кто в море!.. Друг, не откажите… Его глаза насмешливо узки, Открытый вызов светит в дерзком взоре. — Ну, что же, если пить за тех, кто в море. То, непременно, только по-морски! — Я им сказал, желая подзадорить. — Морской обычай изменять нельзя. Пьем только мы, одни мужчины… — Ясно! — Не тонкое вино, а спирт… — Прекрасно! — По широте разбавив, где друзья Мои сейчас идут в штормах… — Согласны!.. «Пускай мальчишкам горла обожжет, — Подумал я, склонясь над верной флягой, — Восьмидесятиградусною влагой Суровость наших северных широт, Где мы дружили с ветром и отвагой». Их дамы, говоря наперебой, Смотрели с восхищеньем на героев. Но я-то видел, — от меня не скроешь! — Как нелегко юнцам владеть собой И сохранять достоинство мужское. Пить спирт еще не приходилось им, Вспоённым нежной материнской лаской. Они косились на меня с опаской. А я разлил огонь, неумолим, Невозмутим под равнодушья маской. Я видел: им не сделать и глотка, Не знающим, как пьют напиток жгучий. Я сам не пил. Мой спирт — на трудный случай. И если нынче поднялась рука, То для того, чтоб проучить их лучше. — За тех, кто в море! Выпьем залпом, львы!.. Глоток — и слезы градом у обоих. Давали им аптекарских настоек, Но — тщетно все! — две гордых головы Беспомощно уткнулись в круглый столик. …Наказываю вас за то, что я Знал в жизни только ночи штормовые. За то, что лето вижу я впервые, Бессменно, год за годом, шел в моря. Забыл, как пахнут травы полевые. Вас, прозябающих в тепле, Наказываю, чтоб встряхнуть немножко, За то, что ел сушеную картошку, За то, что лук в каютной полумгле Растил в открытом море на окрошку… Я посмотрел в последний раз на дам. И вдруг увидел тонкие косички, Такие ж, как у школьницы-сестрички. В глазах мольба: «Пора нам по домам!» Растерянные, рыжие реснички… Я молча взял их под руки. У плеч Качнулись их доверчивые плечи. Мы вышли в голубой июльский вечер, В открытый мир огней и первых встреч, Спокойной ясности и беспощадных смерчей.

* * *

Когда тебя казнят, и не безвинно, Когда из всех ошибок роковых Пристегнута попутно половина, И только часть заслуженно твоих; Когда к друзьям мешает обратиться За помощью, что так тебе нужна, Не ложь, перешагнувшая границы, А маленькая, жгучая вина; Когда твое понятие о чести Не позволяет и подумать вслух, Не то что бить в набат на каждом месте О прошлой славе трудовых заслуг, — Так что ж тогда, сгорая от стыда, Забвение искать на дне стакана, Пасть по рецепту модного романа, И на ноги подняться без труда? Пытаться посмотреть на все иначе, Во многом видя просто суету. — Я в главном прав? — Конечно, прав! — Так, значит, Покажет время нашу правоту! Зачем кричать о том, что жребий труден, И не жалеть ни сердца, ни ума?.. Да, время все оценит и рассудит, Но правда не придет к тебе сама! Но обольщаясь дружеским участьем, Не тешась мыслью выжить и в пыли, Дерись за каждый маленький участок Тобою раскорчеванной земли.

* * *

Я видел, подойдя к линотиписту, Как всколыхнула клавиши рука И выскользнула рыбкой серебристой Вот только что отлитая строка. Одна строка — упругий штрих, деталь Из книги книг «Как закалялась сталь». Рожденная в машинном тонком звоне. Она вобрала жар стальных узлов. А я в металле чувствовал тепло Протянутой корчагинской ладони. Металл остыл уже через мгновенье, Скрепил собой слова острей штыка. В них клич бойца. В них пламя вдохновенья. Металл остыл. Но горяча строка!

Михаил Пилипенко СТИХИ

ВОШЕЛ, КАК БОГ

Вошел, как бог, суров, мордаст. Не взгляд — Отлив каленой стали. Вот-вот он пятерню подаст, Чтоб умиленно лобызали. Чуть задержался у стола, Кивнул, воздав свои щедроты — Икнув, Машинка замерла, И поперхнулись нервно Счеты. Едва ступил он на порог — И шепоток хлопочет в зале: — Дурак… — Но гнет в бараний рог… — Глупец… — А вы б ему сказали… Примолкли? — Да? А кто начнет Не шепотком, Открыто, Честно? Ведь негодяй и тот, кто гнет, И тот, кто гнется бессловесно.

ДОЧКЕ

Кто хочет, отыщет по жизни дорогу, И солнца хватает на всех понемногу, И ветер без выбора бьется о рамы, И воздух на всех — не расписан на граммы. И песня, желание было б, польется, А сердце — Оно одному отдается. …И ты ведь когда-то взгрустнешь у рябины, Но только смотри — не дари половины. Швырнешь половину скупою рукою, А что будешь делать вот с тою, другою, Вот с тою, забытой, другой половинкой, Что где-то примерзла обломанной льдинкой. Холодная льдинка, а все ж непростая, Она ведь когда-то нежданно растает, Столкнется с красивым, доверчивым, смелым. Захочется сердцу быть сильным и целым, Взовьется под небо, как птица шальная, И станет метаться, тебя проклиная. …Так вот, если сердце взгрустнет у рябины, Его не дели ты на две половины. А если разделишь, то, значит, пустое — О нем и печалиться, значит, не стоит.

ЛАНДЫШИ

Пахло первой сиренью упрямо, волнующе, сладко, Так, как пахнут закаты: в последние майские дни. Он поправил на брюках подчеркнуто острые складки, Оглянулся вокруг и присел на скамейку, в тени. Время медленно шло. Для него даже, может быть, слишком. Фонари зажигались, как будто хлестал звездопад. Через час он конфеты дарил незнакомым мальчишкам, Через два — Малолетним друзьям отвечал невпопад. Рядом, в сумерках летних, смеялись по-юному громко, Как воробышки, школьницы жались на камне перил… Он сидел на скамейке и влажные ландыши комкал, Он курил и глядел на часы, он глядел на часы и курил А потом он оставил цветы и почти побежал по аллее, Будто ноги земля, не остывшая к полночи, жгла… …Что ж, нелегок обман, Только было бы в сто раз подлее, Если б, душу сминая, Она на свиданье пришла. …Слышишь, милая, Сердце у нас не пытает совета. Если трудно покажется рядом с моим твоему, Лучше так вот солги. Я приду, Буду ждать до рассвета, Буду ландыши мять И, теряя надежду, Пойму!

Евгения Долинова ОН УТРОМ ПОЗВОНИЛ… Стихотворение

Он утром позвонил Второго мая, И только «С праздником!» — проговорил, Спросила я, перебивая: — Ты почему вчера не позвонил? И трубку бросила, Ответа ждать не стала, — Как мог он в праздник позабыть меня? А вечером — Звонка я ожидала. Но день прошел… Прошли еще два дня… И вот уже четвертый на исходе, А телефон молчит, Молчит, как пень! Как может он Работать на заводе, Не зная ничего четвертый день! Напрасно жду звонка я В десять тридцать, Нет, в этот час Не станет он звонить. Он бабушку тревожить не решится, Он дочку побоится разбудить. А, мне б звонок! Трезвон на всю квартиру! А в трубке — грубые и нежные слова. Ну пусть он назовет меня «задирой», Пусть скажет мне: «Дурная голова!» Молчит мой телефон. От этого молчанья Я, кажется, могу сойти с ума! Четвертый день мечусь я в ожиданье, И — хватит! Позвоню ему сама.

Ефим Ружанский СТИХИ

РАССКАЗ О ЛЕСОРУБЕ

Всегда встает он спозаранку, Встречая солнечный восход. Пимы наденет и ушанку, Натянет ватник и — в поход. Ему идти не очень много: Через ложок, наискосок… Еще темно. И на дорогу Чуть синий падает снежок. И вот уже плывет навстречу Знакомый лес. Окончен путь. И хочется расправить плечи И больше воздуха вдохнуть… Так по нетоптанному снегу, Снежинки смахивая с губ, Широким шагом в лесосеку Приходит первый лесоруб. Он оглядел свою делянку, Кисет узорный развязал И, может, вспомнил, как за танком В былое время он бежал. Такой же лес, Но изгибались Под гусеницами стволы И погибали, обливаясь Потоками густой смолы… Теперь — не то! Желтеют комли Стволов, лежащих в три ряда. Работы — тьма! Не о таком ли Труде мечтал он в те года!..

* * *

Может быть, оттого (узнать бы!) Слух пошел — сердцу мил он и люб: Клуб, достроенный после свадьбы, Называют «Катюшин клуб»!