Южный узел

Что ж, пойдём к розам. Благо Завадовская только что прошла с его величеством тур в котильоне, и теперь он снова крутил волчком Урусову. Шарлотта беседовала с женой английского посланника леди Дисборо и время от времени бросала на мужа несчастные, полные упрёка взгляды.

Бенкендорф двинулся к восхитительной Влодек, плечи которой торчали из кружевного выреза платья, как взбитые сливки из вазочки. После танца она обмахивалась белым страусовым веером на длинной ручке, разгонявшим вокруг целые шквалы ветра.

— Позвольте засвидетельствовать своё восхищение, графиня, — сказал генерал, садясь рядом.

Дама благосклонно кивнула, полная сознания собственного совершенства. Её тонкая улыбочка выражала абсолютное довольство, а коротенькую шейку в уморительно-нежных складочках так и хотелось ущипнуть.

— Вы прелестно танцевали с его величеством, — начал Бенкендорф. — Но теперь вынуждены следить, как это делают другие. Именно с вами он начал бал. Но с кем завершит?

Влодек посмотрела на собеседника, словно говоря: «И вы туда же!» Потянулась, колыхая сразу и кружева, и ленты, и розаны, и желейные плечи. Призывная женщина!

— Именно вам его величество сказал сегодня: добрый вечер, — генерал не отчаивался в предпринятом натиске. — Но кому скажет: доброе утро?

— Жене, — с видимой усталостью отозвалась дама. — И это несносно! С ним никогда не дождаться конца. Он слишком большое значение придаёт слову «верность».

Очень откровенно. Стало быть, император ухаживает, но дальше не идёт. А чего вы хотели? Человек всю жизнь прожил с одной женой и не чувствует уверенности.

Оставалась Урусова. С ней Александр Христофорович даже не счёл нужным беседовать. Подошёл к покровителю девицы графу Мусину-Пушкину и, пригласив в соседнюю комнату за ломберный стол, поведал ужасы:

— Его величество, без сомнения, желает вашей племяннице только добра. Но вы же сами видите: молва бежит резвее пары в котильоне. Все московские в один голос говорят о фаворе и гордятся им. Сие неугодно, так как порождает слухи. Накинуть платок на сотню-другую ртов теперь не удастся. Уезжайте на время похода обратно в Москву, и прелесть вашей племянницы не утратит новизны.

— Уехать? — Мусин-Пушкин едва не рассмеялся в лицо собеседнику. — Недурное предложение. Но пока мы будем ездить, тут без нас найдутся Дианы-охотницы.

Как же зазнался этот старомосковский барич, если в подобном тоне разговаривает с шефом жандармов! И как они все начнут разговаривать, если слухи о фаворе станут правдой?

— Уезжайте, — повторил Александр Христофорович. — Пожалейте девушку. У нас не Турция, не отравят. Но ославят на весь свет. Взгляните на Завадовскую. Её прочат поляки, служащие при дворе. Заметная сила.

Граф пришёл в крайнее негодование.

— И это говорите мне вы? Вы? В чьи обязанности входит защита подданных от подобных посягательств?

Александр Христофорович сложил руки на груди.

— Сударь, я служу уже третьему поколению августейшей семьи. И для меня что польская, что московская знать одинаковых батогов стоит.

* * *

Дорогой домой генерал недовольно бубнил себе под нос, и жена даже не решалась с ним заговорить. А когда приехали, лакей доложил о новом визите Мордвинова, которого проводили в кабинет.

— Опять не слава богу! — буркнул Бенкендорф и, не переодеваясь, прошёл наверх. Его до сих пор смущало, когда он заставлял кого-то ждать.

Посетитель выглядел растерянно. В руках он держал большую круглую коробку, которую отчего-то стыдливо прикрывал шинелью.

— У вас там щенки? — ворчливо осведомился Александр Христофорович.

Мордвинов покачал седой плотно остриженной головой.

— Вы провели обыск?

Снова кивок.

— Это его результаты?

Не могли до завтра подождать! Бенкендорф зевнул, широко и не скрываясь.

— Отчёт в трёх экземплярах.

— Тут такое дело, — решился гость. Ему было грустно и как-то по-особому конфузливо. — Не о чем отчитываться, ваше высокопревосходительство. Там оказался особый магазин… ну, такой… — Мордвинов боднул головой, не зная, как объяснить, — для джентльменов.

Бенкендорф смотрел на него и время от времени тёр слипающиеся глаза.

— Изволите сами посмотреть?

Развратные картинки были запрещены. Ибо нравственность. Но поставщиков особо не ловили. Ибо все люди. Акварели привозили на иностранных кораблях. Бойкая торговля шла на набережной у Биржи. А в Кронштадте и того веселее. Но чтобы в особом магазине на Невском — такое впервые.

— Поставьте на стол, — Александр Христофорович жестом приказал генералу открыть коробку. Бог ты мой!

Помимо мазни куча затейливых предметов, соединявших европейскую просвещённость с азиатским вековым сладострастием. Кое-что он видел в Париже, кое-что в Молдавии, где ещё свежи были традиции турецких бань.

— Так оплошали, — бубнил Мордвинов. — Не догадались, ваше высокопревосходительство. Думали, заговорщики, тайное общество…

— Подождите, — Бенкендорфу кое-что пришло в голову. — Всё это не так уж плохо. Если с умом.

Сокрушённый Мордвинов не понимал, а начальник не счёл нужным пояснять. Он только проговорил:

— Оставьте коробку здесь. Кстати. Очень кстати.

Глава 4. ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ

Министр финансов Егор Францевич Канкрин любил работать дома, его стол был пододвинут к самому окну, так, чтобы видеть улицу. Два фонаря. Мощённый булыжником тротуар. Снующие экипажи. Разряженные барышни с талиями, которые можно продёрнуть в игольное ушко. Кавалеры в высоких лоснящихся чёрных шляпах и полосатых брюках со штрипками, сунутых в коротенькие английские сапожки. Толпа может всё рассказать о городе. Сыт ли он? Спокоен ли?

Сегодня как-то чересчур много военных: каждый шестой — офицер, каждый двадцатый — кадет. Через мост у Летнего сада, самым краешком видный за створками рамы, маршируют полки. Гвардейская пехота. Солдаты, как братья из одной семьи: чёрные, русые, рыжие. Движения отлаженные, заводные, локти ни на дюйм не отклонятся в сторону, носки в одну линию, хоть тяни верёвку. Когда-то Егор Францевич впервые увидел, как этих людей учат ходить. На плечи — две доски, на них — по две железные кружки с водой. Шаг станет ровным, если вода не будет больше плескать через край. Император говорил, что даже их, великих князей, мучили точно так же, только вместо кружек были хрустальные стаканы, разобьёшь — беда, иди отвечай матушке.