За безупречную службу!

Заметив его испуг, Спец разразился довольным ржанием, после чего, заказав новую порцию выпивки, поведал Зуде вполне банальную историю, которая в целом смахивала на бородатый анекдот из серии «Возвращается муж из командировки…»

Мужем он стать, слава богу, не успел — как раз потому, что вовремя вернулся из командировки. Невеста ему досталась, что называется, с запросами, свадьба ей была нужна не какая попало, а шикарная, по высшему разряду, чтоб все подружки померли в страшных корчах от черной зависти. Не располагая необходимыми для устройства такого мероприятия средствами, Спец собрал вещички и подался за Полярный круг — выбивать длинную деньгу из вечной мерзлоты. Пока он сверлил в тундре дырки и качал оттуда нефть, его невеста тоже не теряла времени даром; какой-то доброжелатель не поленился отправить весточку, Спец сорвался со своей буровой и явился к любимой как раз вовремя, чтобы застукать ее в койке с каким-то лысым папиком. Что, вероятнее всего, и навело его на мысль, высказанную в самом начале знакомства с Зудой: все бабы — шлюхи.

Зуда это мнение целиком и полностью разделял — не потому, что имел собственный печальный опыт в этой области, а просто потому, что так ему было удобнее, — о чем и уведомил Спеца — коротко, энергично, в суровой, мужественной манере и не особенно стесняясь в выражениях.

— И что это за жизнь такая? — с горечью вопросил Спец. — И с бабами плохо, и без них никак… Я ведь, чтоб ты знал, три месяца на голодном пайке просидел, самое время чуток разговеться. Которую бы это тут?..

И начал озираться с явным намерением завязать новое знакомство с перспективой плавного перехода в горизонталь. Это, по твердому убеждению Зуды, сейчас было совершенно ни к чему: третий лишний, и, если изголодавшемуся по женской ласке нефтянику придется выбирать между смазливой длинноногой девкой и собутыльником мужского пола, нетрудно догадаться, кто именно станет этим третьим.

— Обалдел, что ли? — сказал он пренебрежительно. — Кто же в этом шалмане баб снимает? Тут на эту тему полный голяк — или крокодилы, или динамо. Или клофелинщицы. Если решил на телок заморочиться, айда в другое место.

— А там верняк? — покачиваясь на табурете, будто не в силах решить, в какую сторону упасть, засомневался Спец.

— С гарантией, — заверил Зуда. — И без кидалова.

— Тогда вперед, — решил Спец.

И первым отчалил от стойки, демонстрируя завидное единство слова и дела. Зуда напоследок глянул на бармена, проверяя, не слышал ли тот лишнего, но бармен находился у другого конца стойки и был под завязку загружен работой — так, что только успевай поворачиваться.

Все шло как по писаному — во всяком случае, поначалу. Вспоминая, как развивались события, Зуда пришел к неутешительному выводу: все действительно шло по плану, причем от начала до самого конца, вот только план, он же сценарий, был написан не им. Увы, увы! Но в тот момент он об этом даже не подозревал, и, очутившись в компании едва держащегося на ногах и все время норовящего запеть Спеца на краю плохо освещенной парковки на задах ночного клуба, без малейших колебаний перешел к делу: показал загулявшему с горя буровику нож, которым впору пугать матерого медведя, и предложил по-хорошему, без ненужного кровопролития, сдать деньги и ценные вещи.

— Да запросто, — добродушно ответил Спец, после чего Зуда неожиданно для себя очнулся в машине, которая куда-то ехала — судя по некоторым признакам, по загородному шоссе.

Последним, что он мог припомнить, было что-то вроде молнии — короткая ослепительная вспышка перед глазами, сухой треск и ощущение полета. Тупая ноющая боль в грудной клетке и ощущение, что на затылке под кожей стремительно зреет, увеличиваясь в размерах, некий нежеланный плод, подсказывали, что пресловутую молнию, кроме Зуды, не видел и не слышал никто на всем белом свете.

— Ты охренел, что ли? — обратился он к сидевшему за баранкой Спецу. — До белочки допился, шуток не понимаешь? Куда ты такой пьянющий за руль-то полез?

Вместо ответа под нос ему сунули пистолет, из-за надетого на ствол длинного глушителя казавшийся неправдоподобно огромным. Глушитель издавал отчетливый запах железа и оружейной смазки; рука, державшая пистолет, не дрожала, да и вообще, пьяным Спец теперь не выглядел — ну вот ни капельки!

— Ты чего? — начиная понимать, что вечер не задался, уже другим, настороженным и испуганным голосом обратился к спутнику Зуда.

— Заткнись, — подал, наконец, голос Спец. — Будешь вякать не по делу — опять вырублю. Бить неудобно, могу покалечить, поэтому лучше усохни. У тебя еще будет возможность поговорить, потерпи маленько.

И Зуда внял доброму совету: усох и стал терпеть, хотя на языке у него вертелось великое множество вопросов — в большинстве своем, как он сам понимал, бессмысленных, продиктованных обычным испугом. А на те, которые все-таки имели смысл, Спец явно собирался ответить в ближайшее время. Вот только Зуда почему-то вдруг засомневался, что хочет услышать эти ответы. Вот уж, действительно: меньше знаешь — дольше живешь…

Потом был жиденький сосновый лесок и освещенная фарами джипа придорожная канава, на дне которой Зуда собственноручно отрыл себе неглубокую, чуть выше колена, могилку. Копал он саперной лопаткой, которую Спец отыскал в багажнике. Лопатка была непростая, из сверкающей, как столовое серебро, нержавеющей стали, с черенком полированного красного дерева — вот именно, губернаторская, разве что без золоченого герба на лезвии и пластины с выгравированной дарственной надписью на рукоятке. Рыхлый песок копался легко, но он был густо перевит сосновыми корнями, которые приходилось рубить, так что Зуда быстро вспотел, запыхался и натер на отвыкших от черной работы ладонях кровавые пузыри. Это вспоминалось урывками, как просмотренный в пьяном виде фильм ужасов; смутно помнилось, как ползал на коленях и, хлюпая носом, умолял не стрелять, как пытался врать и выкручиваться, и ни одна из этих попыток не увенчалась успехом — Спец, казалось, видел его насквозь и не оставлял ему никаких шансов отвертеться.

Зато сказанная в конце концов правда о том, как погиб Камышев, и каким образом его именные часы оказались у подполковника Сарайкина, запомнилась отчетливо — так, словно Зуда долго учил текст и репетировал эту сцену перед зеркалом: и хотел бы забыть, да не выйдет. Уверенность в том, что, дослушав до конца, Спец спустит курок, была настолько сильна, что Зуда до сих пор не мог поверить, что жив, и время от времени украдкой ощупывал себя, чтобы в этом убедиться. Сейчас, когда Спец практически невредимым доставил его обратно в клуб, надежда, что все как-нибудь обойдется, заметно окрепла.

Впрочем, это еще бабушка надвое сказала.

— И что теперь? — спросил он, избегая смотреть на сидящего слева, за рулем, Спеца.

Якушев помедлил с ответом — не потому, что затруднялся с формулировкой, и не затем, чтобы придать своим словам дополнительный вес. Причина задержки была в другом: он вдруг обнаружил, что никак не может совладать с собственной рукой, мертвой хваткой вцепившейся в рукоятку лежащего в левом кармане куртки пистолета. Доводы разума, твердившего, что этот мелкий подонок еще может пригодиться для большого дела, и что, если уж так приспичило его мочить, делать это надо было там, в лесу, а не здесь, в центре города, были бесполезны. «Глас вопиющего в пустыне», — частенько говорила, на полуслове оборвав воспитательную беседу с нашкодившим и упорно не желающим каяться внуком, покойная бабушка Юрия, констатируя тщетность своих усилий.

Пальцы, наконец, разжались, и наполовину вытащенный пистолет беззвучно скользнул обратно в карман.

— Твое мимо тебя не пройдет, — пообещал Якушев. — Теперь все зависит от тебя. Вариантов хватает. Можешь обратиться за помощью к своему приятелю Сарайкину. Расскажи ему о нашем разговоре, и он разом решит все твои проблемы — ему, сам понимаешь, просто не терпится послушать твое выступление в суде. Можешь податься в бега, и тогда решением твоих проблем займусь я, причем поверь, с огромным удовольствием.