За голубым сибирским морем

— Да, да…

— Это роддом? — встрепенулся Павел, — Девушка, э… — А провода гудят и чуть слышны слова: «Эту переводите в первую палату, а новенькую сюда…» Потом посторонний голос смолк, в трубку начали дуть. — Да, слушаю, — уже более спокойно заговорил женский голос, — слушаю вас.

— Девушка, девушка…

— Да какая, бог с вами, девушка… Ну что вам?

— Как Аня, Грибанова Аня? — задал этот вопрос и сам забоялся ответа. А женщина, как назло, медлит: закашлялась, снова с кем-то заговорила, пошелестела бумагой.

— Аня Грибанова? — переспросила она. — Родила. В шесть часов.

— А… кто, кто?

— Сын родился. Самочувствие хорошее.

— Сын!

Вскочил со стула, а сердце-то!.. «Сын, — шептал он, — сын, Валерик!»

Широко раскрытыми глазами Павел смотрел на большое село. Дым над соседним домом становился все белее и белее, а потом где-то далеко на востоке выглянуло солнце, его лучи полоснули по вершинам деревьев, по крышам домов, пронизали белый дым, который теперь легкой розовой вуалью повис над огромным корпусом жилого дома.

Павел сбежал по лестнице вниз, у двери увидел старика-охранника, схватил его и начал трясти.

— Дедушка, сын, сын!

— Што, што?

— Сын родился у меня, то есть у моей жены, сын!

— А, сын. Ну и слава богу. Сын в доме — счастье в семье.

9

Павлу казалось, что у него вдруг… отросли крылья! У него есть сын, Валерик!

…Прямо из колхоза, Грибанов примчался в «глубинку» — так называют здесь зерновые склады, расположенные в отдаленных районах. Во дворе и за воротами склада стояла огромная колонна машин. Трехтонка, на которой приехал Павел, пристроилась в хвост колонны и встала.

— Теперь загорать будем, — улыбнулся шофер — Вот вам картинка с натуры. То дожди шли, зерно лежало. Теперь хлеб высушили — здесь простаиваем. А вы говорите, план, план. Вот выполни его.

Павел медленно шел мимо груженных зерном автомашин, посматривая на шоферов. Они от безделья занимались кто чем мог: одни курили, поеживаясь от холода, другие состязались в борьбе, третьи в чехарду играли… По двору, словно на ярмарке, разносились свист, хохот, крики.

В темной комнатушке, называемой лабораторией, возились две девушки. Это они, лаборантки, держали транспорт, но они в этом не были виноваты: нужно из каждой машины взять пробу, сделать анализ, оформить документы, а потом уж взвесить зерно, выгрузить его. Сколько времени уходит, а лаборанток только две. Вот и стоят машины.

Заведующий складом приподнялся со стула, подал Павлу руку:

— Табуньков.

Это был мужчина средних лет и очень приятной внешности: полноватый, лицо широкое, улыбка простая, добрая, открытая; на нем был старый офицерский китель нараспашку и черная сатиновая косоворотка с белыми пуговицами. Табуньков так улыбался Грибанову, словно рад был этой встрече.

— Как идут дела? — переспросил он. — Теперь дела идут хорошо. Вон видите, полон двор машин с хлебом. Богатство!

— Вижу, что полон двор, — сказал Павел. — Но это же — преступление.

Тот перестал улыбаться, заморгал глазами. Но зато улыбнулся Павел:

— Что так смотрите? У вас же — огромные простои машин.

— Но без этого… у нас, понимаете ли… Да и почему это так вас удивило? Вот приезжал к нам фотокорреспондент, так тот так: подкопите, говорит, мне машин, подкопите, массовость нужна. Я так же думал. Полно машин, значит, изобилие, понимаете. Но тогда хлеб был сырой, и у нас этой «массовости» не было, а теперь вот…

— А теперь будете возиться до белых комаров.

— Но что я, батенька, поделаю. Штатов нет, а без людей куда. Школьники были, помогали, теперь в школу ушли. Домохозяек присылали — разбежались. Я же их не соберу.

Грибанов давал советы, убеждал, что надо срочно расширить лабораторию, возмущался, но Табуньков твердил одно — у него нет штатов, он бессилен.

— И в районе об этом не раз было говорено, — спокойно продолжал он, — все разводят руками, а то еще покрикивают: мобилизуй свои силы. А где они? Да вы не волнуйтесь, управимся с хлебом. Это на юге давно уж убрались, а у нас здесь всегда так.

Павел посмотрел на грузовики и вспомнил, что действительно на снимках всегда у элеваторов — хвост машин. «Массовость!» Какая глупость. Надо пропагандировать поток, автомобильный конвейер, а они — толкучку. Это все фоторепортеры, да и сами редакции…

«Но что же теперь предпринять? Пойти в райком, райисполком? А разве они не видят? Свыклись. Выставят массу объективных причин. Вон вчера как председатель исполкома вскипел: «Вам хорошо, а вы вот здесь попробуйте… Попробуйте»… Уехать, все так оставить? Нет, нельзя. Совесть будет мучить: хлеб под открытым небом».

Шел к райцентру и ломал себе голову: не принять решительных мер — плохо. Принять меры, сообщить, скажем, в область, тогда… Тогда статья в газете уже не нужна будет, редактор вскипит. Опять схватка.

«А если сообщить прямо в обком, первому? — подумал Павел. — Тогда и Ряшков… Отпадет необходимость в статье? Ну и черт с ней. Нам ведь хлеб нужен, а не статьи».

Он зашел на почту и на синем бланке аккуратно вывел:

«Обком партии Богунцову Шеловугинской глубинке простаивают машины зпт вороха хлеба открытым небом тчк Прошу вмешаться Грибанов».

Перечитал телеграмму, еще подумал: «Не будет статьи, не будет и гонорара, вся командировка — впустую. А что бы сказали ребята? Голубенко? Шмагин? Одобрят. Володя? Этот посмеялся бы… Э, э…»

Он решительно шагнул к окну и сдал депешу.

10

Посыльный сельсовета на мотоцикле примчался в поле и вручил Богунцову телефонограмму.

У Богунцова был порядок, куда бы он ни уехал: на завод, в колхоз, на лесоучасток, — ему оперативно докладывали о всех особо важных делах, запросах, сообщениях. Со всех уголков области к нему как бы тянулись невидимые нити. Так делали командующие, генералы.

Секретарь обкома прочитал сообщение Грибанова, долго стоял молча, словно прислушивался к гудению молотилки. Потом от досады махнул рукой, прошептал: «Ах, черти, не понимают». Сунул телефонограмму в карман и заспешил к своей машине.

Из сельсовета он позвонил в Шеловугино. Секретаря райкома не нашли: был где-то в поле. На месте оказался председатель райисполкома.

— Да, да, слушаю вас, Семен Давидович!

— Вы дома?

— Знаете, тут… бумаги кое-какие в облисполком отправляем, подписать надо. Заскочил на минутку. А вообще-то в колхозах, там днюем и ночуем.