За грехи отцов

– Почему ты не заявила на него?

Кейра побледнела. Почувствовала, как к горлу подступает комок. С трудом справилась собой и отвернулась к маленькому окну. Ей по-прежнему было невыносимо смотреть Марку в лицо. Она боялась увидеть там осуждение. Или жалость. Боялась, что этим рассказом навсегда потеряет шанс… какой к черту шанс?

У нее никогда не было шанса.

– Я просто не могу, – сказала она. – Я не хочу скандала. Не хочу, чтобы это стало достоянием общественности. Это мое тело. И моя жизнь.

К концу фразы ее голос осекся, почти сорвался. Девушка уронила лицо на руки. Слез уже не было, но ее мелко трясло, как на морозе. Карлин скинул пиджак и набросил ей на плечи, присел перед ней и заглянул в лицо. Возможности отвернуться не было, и их взгляды встретились. К своему удивлению Коллинс увидела на его лице гнев, смешанный с обнаженностью, на которую, казалось, он был неспособен.

– Может, наш маньяк во всем прав? – чуть слышно проговорила она. – Жертва подобного насилия не может защитить себя. Она не может пойти в полицию и рассказать, что у нее происходит дома. Матери в большинстве случаях не верят. А отчимы оказываются либо искусными манипуляторами, либо тиранами. Девочки один на один со своей бедной и искалеченной психикой. А он заставляет об этом говорить. Он заставляет благополучное общество посмотреть в глаза своим демонам. И начать решать проблему!

– Но зачем он убивает девочек? Они и так настрадались.

– Это не убийство, Марк. Это милосердие. У тебя практически нет шансов на нормальную жизнь, если ты росла… так.

Карлин отстранился.

– Ты говоришь это…

– Да, я так думаю, – прервала она. – Как видишь, я… я не могу. Я должна уйти.

– Ради чего? Тихо умереть в своей комнате? – Кажется, Карлин разозлился. – Или отправишься на поиски убийцы? Напишешь ему свой адрес и скажешь: «Вот она я, я не хочу больше жить»?

Кейра приглушенно рассмеялась. Смех получился настолько жутким, что она сама себя испугалась. Иногда изнутри тебя лезет неведомое, незнакомое и мрачное нечто, которое раз и навсегда меняет твое самосознание. Картинка затуманилась, взгляд остекленел. Кейра смотрела на Марка и видела самого красивого и желанного мужчину в мире, но на самом деле она смотрела через него. И погружалась в бездну, из которой думала, что выбралась. Черт побери, как же она ошибалась!

– Может, и напишу. Смерть от укола морфия.

Карлин приложил нервные пальцы к вискам и прикрыл глаза. Его волосы растрепались, упали на лицо. Он снова отошел подальше к двери. Прислонился к ней спиной и согнулся в три погибели. Его разрывали чувства, но Коллинс не могла их уловить. И не хотела. Ее будто разом оторвали от реальности и выбросили в свой особенный мир. Мир детских кошмаров, старых веревок на ножках кровати, темного подвала, кляпов и вечного страха: «Мама не переживет, если узнает, мы же ей ничего не скажем? Ты же будешь хорошей дочерью?»

– Я не хочу, чтобы ты сдавалась, – наконец проговорил Марк. – И не хочу, чтобы ты уходила. Иногда, чтобы излечиться, надо посмотреть своей болезни в лицо.

– Я смотрю тебе в лицо, а избавления все нет.

В кабинете повисла тишина. Карлин медленно выпрямился. Выражение его лица неуловимо менялось, как картинка в калейдоскопе. Кейра наклонила голову набок.

– Ты поцеловал меня, а после этого уже неделю делаешь вид, будто меня не существует. А сейчас стоишь и показываешь, что тебе не все равно. Так все равно или нет?

– Нет.

– Я тебя не понимаю.

– Ты себя не понимаешь, Кейра.

Она с готовностью кивнула и поднялась с места, держа пиджак за лацканы, чтобы он не упал с плеч. Было приятно чувствовать запах Карлина. Слишком приятно. И страшно одновременно. До одури. Но в отношении него она с собой договорилась. Обещала, что попробует, несмотря на ужас. Потому что она должна начать жить. Даже если все в мире и пространстве было против. Даже если прошлое крепко держало ее за горло. Потому что Марк казался таким… надежным.

Он прав. Она себя не понимала. И не хотела себя понимать. Что ей даст это понимание? Новую волну запретов и разочарований! Она подошла к нему и заглянула в глаза, подняв голову.

– Ты хочешь уйти из-за меня? Или из-за того, что сейчас рассказала?

Кейра улыбнулась, не вполне отдавая себе отчет в том, какой безумной выглядит ее улыбка. Сколько они проговорили? Минут десять? Двадцать? Вряд ли дольше. Она так легко в нескольких словах рассказала ему самую страшную тайну своей жизни. И он ее не оттолкнул. Не высмеял. Не обесценил. Он принял это так, как она мечтала, чтобы кто-то принял. По-взрослому. И она даже благодарна ему за жесткие слова, за то, что он не хочет, чтобы она уходила из полиции.

– Разве это важно?

Карлин протянул руку и убрал с ее лица выбившуюся кудряшку. Его взгляд посветлел, окрасился золотым. Профайлер улыбнулся.

– Важно.

– Если я останусь, буду должна рассказать всем. Особенно в части форумов. Мне придется раз за разом вспоминать, кто кому когда что писал. Восстанавливать в памяти чужие истории.

– Ты должна будешь это делать в любом случае. Только если ты останешься, я буду рядом. А если уйдешь, то для следствия ты превратишься в обычную свидетельницу.

– Угрожаешь?

Он положил руки ей на плечи и чуть наклонился, чтобы глаза оказались на одном уровне.

– Лишь призываю подумать.

– Давай поужинаем.

Карлин выпрямился и отнял руки, тут же заложив их за спину и прижав ладони к двери. Ее этот жест позабавил. Он стоял перед ней в одной рубашке, без пиджака. Обжигающий. Будто пиджак добавлял дистанцию, ставил границу. А сейчас его не было, и что-то изменилось. Конечно, она себя не понимала. Но это неважно. Она прекрасно разбиралась в том, что чувствует сейчас. А сейчас, рядом с ним, ей совершенно не хотелось размышлять о расследовании.

– Это не то, что тебе нужно, поверь, – серьезно и мягко возразил он.

– Не узнаю, пока не попробую. Только ужин.

Карлин коротко вздохнул, покачал головой.

– И не смей меня жалеть, – добавила Кейра до того, как он успел придумать очередной контраргумент. – Мое прошлое меня определяет, я с ним жила, живу и буду жить. Но это не значит, что на меня нужно смотреть как на фарфоровую куклу. Не надо меня жалеть, Марк.

– Думаешь, дело в этом? – без улыбки спросил он. – Только в этом и больше ничего не имеет значения?