За кулисами путча. Российские чекисты против развала органов КГБ в 1991 году
Шрифт:
На рабочем месте Орлова снова встретили с расспросами о том, что происходит в городе. Сообщения телевидения и радио были невнятно-противоречивыми, а беснующиеся на улицах толпы создавали ощущение приближающихся массовых беспорядков. Правда, с мест шла в целом обнадеживающая информация. Практически нигде не возникло такого противостояния, как в Москве, повсеместно краевые и областные Советы осуждали ГКЧП, отказывались подчиняться его требованиям, а правоохранительные органы занимали выжидательную позицию.
Главное — не был приведен
Сегодня можно только гадать, что было бы, если… Совершенно непродуктивное занятие! Одно известно точно: органы КГБ, осознавая в полной мере драматизм обстановки, не стали безжалостным механизмом подавления собственного народа, какими их не раз делали предшествующие правители. Проявив выдержку и сохранив самообладание, чекисты делали все, чтобы предотвратить кровопролитие. В значительной степени им это удалось.
Напротив кабинетов КГБ РСФСР по-прежнему сидели ребята из спецподразделения антитеррора, готовые в любую минуту, если последует приказ, заломить за спину руки горстке российских чекистов и доставить их туда, куда скажут начальники… А, может быть, и разобраться с ними, как того требует обстановка чрезвычайного положения. В эти жуткие августовские дни понятия совести и чести, верности долгу и присяге стали использоваться в большой игре, ставкой в которой была судьба великого государства.
ИНФОРМАЦИЯ: «Был составлен список, примерно из 115 фамилий… Людей должны были интернировать… Для каждого задержания были созданы специальные группы по три человека. А руководил всем этим по поручению Крючкова его первый заместитель Гений Евгеньевич Агеев. Должны были интернировать, но… Агеев никакого приказа никому не отдал… Правда, из этого списка задержали только двух — Гдляна и Иванова. [122] И все! Полное бездействие!»
122
Гдлян Т.Х. и Иванов Н.В. — следователи Генеральной прокуратуры, занимавшиеся расследованием фактов коррупции в Узбекистане, ставшие впоследствии народными депутатами СССР.
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: «Как только начался путч, у сотрудников стали возникать вопросы: «Что у пас за руководители? Где этот Крючков? Почему он молчит?» Те, кто организовал путч, обладали всей полнотой власти в стране и неимоверными ресурсами — политическими, военными, экономическими, контрразведывательными, разведывательными, стояли во главе партии, то есть государства… И ничего из этого не смогли использовать! Даже самих себя не смогли защитить! Импотенты!»
Круговерть дня забрасывала Орлова то в Белый дом, то снова в здание КГБ, то в стены Моссовета, то в самую гущу толпы на Манежной площади. Он в который уже раз преодолевал баррикады, возведенные вблизи Дома Советов, рискуя быть избитым, разоблаченным, ошельмованным. По первому зову Иваненко он несся в кабинет Госсекретаря на пятом этаже и, выполняя его указания, находил нужных людей, связывался с теми, от кого зависели вопросы организации обороны, сбора информации об обстановке, предотвращения инцидентов и провокаций.
Он слышал
восторженный рев двухсоттысячной толпы, в котором тонули слова известного глазного хирурга, слывшего видным деятелем демократического движения:— …Мы за это время прозрели. Мы поняли, что наш труд и богатство нашей страны могут сделать нас и счастливыми, и богатыми, и обеспеченными. Нам нужно только одно: свобода в экономике, политике, социальной жизни и культуре… Давайте все-таки скажем в последний раз слово «нет» великому рабству, которое продолжалось семьдесят три года, и будем стоять насмерть, чтобы впереди у наших детей, у наших внуков наконец-то была нормальная жизнь. Не в этих казенных квартирах, не в этих занюханных маленьких городках…
Стоя вместе со Стрельниковым прямо под балконом, ставшим импровизированной трибуной, где находился весь цвет «российской демократии», включая президента Ельцина, с которой раскатывались по всему пространству страстные призывы решительно противостоять «хунте», встречаемые одобрительным ревом тысяч людей, Орлов, может быть, впервые по-настоящему почувствовал мощь гражданского неповиновения и стихию толпы, уверенной в своей победе, гипнотическую силу воздействия слов на массовое сознание и психику отдельного человека.
Речь Президента России постоянно прерывалась восторженной овацией. Слова Шеварднадзе о том, что надо еще выяснить, на чьей стороне сам Горбачев, были встречены одобрительным рокотом. Выступление Хазанова, пародирующего голос того же Горбачева, вызвало громогласный смех. Сообщенная кем-то информация о засевших на крышах соседних домов снайперах породила гул негодования. Призывы Борового [123] покарать «главарей хунты» тонули в криках поддержки. «Пламенные» речи Хасбулатова и Евтушенко, Яковлева и Попова, Боннэр и Калугина приводили толпу в состояние мощного эмоционального взрыва, который неминуемо должен был выплеснуться на улицы многомиллионного города. Пружина сжималась. Петли ее спирали уже касались друг друга. Накопившаяся энергия неминуемо должна была вырваться наружу. До этого страшного момента оставались считанные часы.
123
Боровой К.Н. — президент Российской товарно-сырьевой биржи.
Ожидание штурма Дома Советов к позднему вечеру достигло своего апогея. По внутреннему радио уже не раз сообщали о предстоящей атаке и необходимости женщинам покинуть здание. Лифты были заблокированы. По периметру Белого дома заняли «оборонительные» позиции «боевые сотни». У людей уже, помимо газовых пистолетов и баллончиков, было немало огнестрельного оружия, в том числе автоматов и пулеметов. Действовали отряды, в состав которых входили люди, имеющие боевой опыт: «афганцы», десантники, милиционеры, работники охранных структур. Были развернуты медпункт и полевая кухня.
— Андрей, отправляйся на Лубянку! Здесь сейчас делать все равно нечего!
Иваненко проговорил это голосом, в котором уже не чувствовалось прежней уверенности и решительности. Видимо, напряжение последних двух суток давало о себе знать. Да и обстановка была такова, что можно было ждать любого исхода событий. Взвинченной толпе, как известно, все нипочем! Потому что она не знает реального положения дел, потому что она сама находится во власти страстей и настроений. А один человек, тем более такой, который знает суть происходящего и владеет информацией о намерениях противостоящих сил, не может предаваться эйфории. Основное чувство, которое охватывает его в этот момент, — ощущение тяжести от неимоверного груза ответственности за находящихся рядом людей, за судьбу близких и, как бы это громко не звучало, за судьбу Отечества, раздираемого противоречиями и стоящего на краю пропасти.