За мертвыми душами

— Машка? — крикнул Силыч, обратясь к двери. Из нее высунулась смышленая рожица девочки лет девяти.

— Беги-ка ты к Михею, да покличь его: Пров, мол, Иванович требуют! Да живо!

Девочка поправила красный платок, повязывавший ее белобрысую головенку, степенно сошла с крыльца и, потупившись, прошла мимо нас.

— Здравствуйте!.. — истово, как большая, сказала она на ходу и поклонилась нам. У калитки степенность ее исчезла: замелькали босые пятки, и девочка во весь дух понеслась по улице.

Мы вошли в просторную, чистую избу. Хозяйка уже расставила на большом крашеном столе стаканы и крынку молока; у большой печки шумел ведерный самовар. По одну сторону его сидел в одной рубашонке годовалый ребенок, по другую котенок и оба внимательно гляделись в начищенные бока его. Тут же бродил довольно уже большой, видимо только что брошенный матерью, серый цыпленок и изредка жалобно спрашивал — «где? где?»

Не успела хозяйка подать на стол самовар, в избу шмыгнул наш гонец — Машка.

— Сичас идет!.. — проговорила она, взбираясь на лавку у противоположной стены. Девочка уселась, сложила на коленях руки и с деловитым видом стала глядеть на нас.

Минут пять погодя дверь опять отворилась, и через высокий порог неуклюже, боком вступил в избу белокурый, щуплый мужичонко лет тридцати пяти. Он перекрестился на красный угол, затем отвесил два поясных поклона — один иконам, второй нам — и присел на краешек скамьи у двери близ девочки.

— Вот что, Михей… — заговорил хозяин: в голосе его чувствовалась покровительственно-пренебрежительная нотка. — Их милость… — он кивнул в мою сторону, — господина купца к Морозову свезти требуется?

— Вот она, какая штука-то?.. — тенорком проговорил Михей и с озабоченным видом взялся за давно не чесанную бороду, висевшую у него в виде полос войлока. — Отчего не свезти?.. можно!!

— Дорогу знаешь? — спросил Пров Иванович.

— Господи, да ведь, сто лет по ей ездим! — воскликнул Михей. — А только к какому же это Морозову?

— Да к Ивану Миколаичу, к кому же больше? — ответил хозяин. — Знаешь, чай.

— Вот она, какая штука-то?.. — опять повторил Михей. — Знаю, понятное дело!

— Берешься довезти? — спросил Пров Иванович.

— Можно, говорю!

— Цена?

— Вот она, какая штука-то?.. — Михей поскреб затылок. — Цена пять целковых!

Пров Иванович строго поглядел на него.

— Да ты бы уж ровно сто спрашивал! Крест-то на тебе есть?

— Имеем, как же!

— А имеешь, так и помятуй о нем! Трешку — и никаких больше.

— Ведь покос, Пров Иванович? Время-то какое?

— Ты ж откосился, что тебе до покосу? Запрягай ступай!

— Вот она какая штука-то!.. — раздумчиво произнес Михей и поднялся с лавки. — Стало быть закладать пойду.

Он призадержался на пороге, словно бы не решаясь переступить через него, затем обратился к хозяину:

— Иван Силыч, ты бы мне хомутика ссудил? мой-то лопнумши!

— А чего не чинишь? — сердито спросил тот.

— Времени нету, ей-Богу! Вот она какая штука-то!

— Халда ты! У настоящего хозяина на все время сыщется, а у тебя все из рук ползет! только вот для Прова Ивановича даю хомут! Как обернешься, так чтобы тем же духом назад его!..

— Да уж сейчас принесу, будь надежен!.. Он снял со стены один из хомутов поплоще и уже хотел выюркнуть за дверь, но оклик Прова Ивановича остановил его.

— Дорогу твердо знаешь? — спросил он.

— Господи, да уж будь спокоен! тыщу разов, может, по ей ездил! — воскликнул Михей, держа перед собою хомут, как икону. — Знаю!!.

— Ну, то-то же! Смотри, чтоб в исправности их доставить!

— Да уж понимаю… Это как на каменную стену положись — доставлю! Вот она, какая штука-то!.. — Михей опять бочком как бы вывалился через порог из избы.

Пров Иванович стал прощаться со мной и делать последние наставления. Книги мои он увозил с собою. Выполнив тщательно составленный им маршрут, я должен был вернуться к Прову Ивановичу и уже от него ехать в Питер.

Мы расцеловались, и я вместе с хозяевами вышел на улицу проводить приятеля.

— Ну, будь здоров! — проговорил с высоты брички Пров Иванович и приподнял картуз. Строгое лицо его мелькнуло мимо, и клуб пыли сразу вырос за бричкою; до самого конца деревни над нею виднелась прямая спина и картуз Прова Ивановича.

В избу, несмотря на приглашение хозяев, я не вернулся и присел на завалинке в ожидании Михея. Минут через пятнадцать слева послышалось дребезжанье — словно бы мальчишки палками гнали по улице железные обручи. Я повернул в ту сторону голову и увидал рыжую клячонку и телегу, на которой восседал Михей, размахивавший кнутом. Колеса телеги вихлялись из стороны в сторону, словно руки и ноги расслабленного.

— Едет… уж и балалайка же! — проронил Силыч, прервав беседу со мной.

Михей подъехал к нам, откинулся назад, натянул вожжи и усиленно затпрукал на и без того остановившуюся лошадь, как будто бы имел дело не со смиреннейшим одром, а с заправским рысаком.

— Гляди, убьет!.. — с насмешкой сказал Силыч.

— Да довезешь ли ты меня на такой телеге? — усомнился я, поглядев на обрывки разнокалиберных веревочек, заменявших тяжи и почти всю упряжь, кроме хомута. — Впрямь ведь, не телега у тебя, а балалайка?

— Господи, да куда угодно на ней свезу! — заявил Михей, — позванивает она — это точно!

— Веселая!.. — опять сыронизировал Силыч.

— Да хоть в Москву на ней катить, вот она какая штука-то, ей-Богу!

Выбора не имелось и пришлось взгромоздиться с вещами на эту «веселую штуку».

— Тут близко, пятнадцать верстов всего!.. к сумеркам как раз поспеете!.. — утешал меня Силыч. — Ну, будьте благополучны!..

Михей зачмокал, завертел вокруг собственной головы кнутишком, и мы затрюхтрюхали и зазвенели по улице всеми гайками и скобками.

Она, действительно, казалась вымершей. За околицей начались хлеба, затем дорога нырнула в овраг и пошла среди низеньких кустов орешника и совсем реденькой березовой поросли.