За мертвыми душами

В спальной как бы треснула кровать; в дверь с грохотом врезалось и затем упало на пол что-то тяжелое; она распахнулась и из нее стремглав вылетел и вильнул в коридор Дормидонт. За ним в одном белье несся взбешенный Лазо. Миг — и мы очутились в объятиях друг друга. Разозленное, измятое лицо хозяина выразило глубочайшее изумление. Он отступил на шаг назад, прикрыл как бы галстуком ладонью волосатую голую грудь и уставился на меня.

— Это вы?!. — вдруг вскрикнул он, вспомнив все происшедшее накануне.

— Ради Бога извините!! я сию минуту! — Он попятился назад, кланяясь, шаркая босыми ногами и прикрываясь руками, как знаменитая Сусанна в купальне на картине. В дверях он споткнулся о валявшийся сапог, помянул черта и скрылся за дверью. Пожара, видимо, никакого не было. В доме была тишина. Я постоял еще с минуту в коридоре и вернулся к книгам.

В спальню с белым кувшином в руке, с высоко поднятой головой проследовал Дормидонт. На физиономии его было написано полное удовольствие от собственного остроумия.

— Живо давай воду!.. — встретил его окрик окончательно очухавшегося Лазо.

— Теперь «живо», а сапоги зачем же было швырять? Тоже ведь это не модель!.. — укоризненно ответил Дормидонт.

— Потолкуй у меня!!. — фыркая и плещась, сказал Лазо. — Философ из барбосов еще какой выискался! Голову тебе, анафема, чем-нибудь проломлю в другой раз, если опять так надо мной заорешь! В ухе звенит теперь, нечистая сила!..

— Да что ж с вами поделать, коли вы без понятия спите? Не разбудишь — я черт; разбудишь — опять же в чертях остаюсь, да еще голову проломить обещаетесь! Сапоги-то, чтоб не палили ими, я вам теперь опять только к чаю подавать стану!.. — строго добавил Дормидонт.

Умыванье и одеванье Лазо совершилось по-военному, быстро, и он надушенный, улыбающийся вошел в кабинет и протянул мне обе руки.

— Еще раз извините, дорогой мой!.. Эдакая ведь каналья этот Дормидонт: из-за него все так вышло! — Только я, знаете ли, сон какой-то чудесный стал видеть — он и гавкнул! Дормидошка? — крикнул он, оборотившись назад.

— Чай готов?

— Давно дожидается!.. — ответил из спальной голос Дормидонта.

Лазо подхватил меня под локоть и повлек в столовую.

— Мамочка, вообрази, я его не узнал!.. за судебного пристава счел!!. — с хохотом возгласил Лазо, ворвавшись в столовую. — Здравствуй!..

Нина Павловна сидела уже за столом; перед нею на спиртовке грелся никелированный кофейник, сбоку кипел такой же самовар.

Простенькое лицо ее улыбалось нам обоим. На мужа она бросила долгий лучистый взгляд, и по тому неуловимому, что мы воспринимаем только чутьем, я понял, что мир для нее начинается и кончается этим человеком. Мы уселись слева и справа от нее.

— Как спали на новом месте? — задала неизменный вопрос хозяйка.

— Как камень!.. — ответил я. — Кстати, — обратился я к Лазо, — я сейчас просмотрел несколько книг в вашем кабинете. Отчего они в каких-то дырках?

— От внимательного чтения, — серьезно произнес Лазо. — Уверяю вас!

— Да, да, как бы не так? — сказала хозяйка. — Этот варвар их расстреливает!

Я перевел взгляд на Лазо. Тот уже помирал со смеху.

— Неправда!!. — воскликнул он.

— Как так? а Мирабо [45] кто расстреливал?

— Мамочка, да ведь он же мерзавец был, из патриотизма я его!..

Нина Павловна встала, вышла в соседнюю комнату и сейчас же вернулась со старинною книгою в руках.

— Вот полюбуйтесь!.. — она подала мне томик в темном кожаном переплете. — Я развернул его, и первое, что мне бросилось в глаза, было круглое отверстие посредине лица гравированного портрета Мирабо; под ним было напечатано следующее четверостишие:

45

Мирабо, Оноре Габриель Рикети (1749–1791) — граф, деятель Великой французской революции.

— «Над Мирабо суд прав небесный совершился: То было бедствие, что он на свет родился, Он умер — вот лишь что услугой должно счесть, Какую только мог он обществу принесть…»

— Видите, вместо носа дыра?

— Мамочка, ведь он же француз был! у них это так и полагается! — хохоча пояснил Лазо. — Других я не расстреливал!

— А Шиллера? Он тебе что сделал? Такое чудесное издание!..

— Ну, немчура, есть о чем говорить? И не расстреливал я его, а только в стрельбе упражнялся, это же разница! Не могу же я, мамочка, стрелять разучиться! Вдруг меня из-за тебя на дуэль вызовут?..

— Ну, вздор говоришь!..

Лазо запрокинулся назад, замахал руками и залился смехом.

— А мелкие дырки на книжках отчего же? — спросил я недоумевая: мне все казалось, что мои собеседники шутят.

— Да он же все натворил: когда ему скучно, он книги влет дробью из ружья стреляет!

— Мамочка, я же не виноват, что вальдшнепов у нас нет! И не преувеличивай: я только по малому формату стреляю! Я библиофил, малый формат — это моя слабость: он, знаете ли, совсем как вальдшнеп летит!

— Делать ему нечего, вот он книжные садки и устраивает!

— В таком случае разрешите мне ограбить вашу библиотеку!.. — решительно заявил я.

— Да сделайте одолжение! — воскликнул Лазо. — Пожалуйста. Хоть всю берите!..

— И хорошо бы сделали! — заметила Нина Павловна.

После чая, несмотря на приставания хозяина идти смотреть с ним какое-то необыкновенное симментальское страшилище — быка и лошадей, я отправился в кабинет и занялся библиотекой. Лазо развалился на диване, курил и говорил без умолку. Анекдоты, смех, разные воспоминания, топанье от восторга ногами — все беспрерывно чередовалось у этого двуногого Нарзана. Я подавал реплики иногда невпопад, и это заставило Лазо изощряться на мой счет в остроумии и хохотать еще больше.

Просмотр занял часа два; отобрать пришлось всего около полусотни книг — все остальное было частью прострелено, частью изорвано и вообще находилось в самом невозможном виде. К концу моей работы к нам присоединилась и Нина Павловна.

— Вот безобразник!.. вот безобразник!!. — несколько раз произнесла она, видя, что снятая мною с полки книга оказывалась простреленной, и я, качнув головой, ставил ее обратно.

— Мамочка, не осуждай и не осуждена будешь!.. Ведь это же у меня наследственное!.. — восклицал Лазо. — Нельзя против наследственности протестовать! И рад бы не стрелять, но не могу, понимаете, не могу — тянет. Святоотеческие предания!.. Ведь я же охотник: вот она, подлая, лежит, а мне уже кажется, что летит!..