За Москвою-рекой. Книга 2
Шрифт:
— Замоскворечье немного похоже на наши Сокольники, правда? — спросил Леонид, оглядываясь по сторонам.
— Чем?
— Такие же кривые улицы и переулки, такие же дома, покосившиеся от времени, как и у нас в Сокольниках, тихо, малолюдно, только здесь жили главным образом купцы, а у нас рабочий люд. Вот посмотрите, какой дом — приземистый, одноэтажный, с маленькими окнами, похожими на бойницы, а рядом двор. Здесь, наверно, жил с семьей купчишка так себе, средней руки, а чуть подальше, смотрите, дом уже двухэтажный, парадный ход прямо с улицы, рядом большой, тенистый сад. А ограда! Чугунная, фасонного литья. Такая
— Странно, вас это еще интересует? Я родилась и выросла на Чистых прудах, недалеко от Мясницких ворот, и, откровенно говоря, мне ничуть не жаль старой Москвы, — задумчиво сказала Муза.
Разговаривая о пустяках, каждый из них невольно оттягивал время, когда придется говорить о серьезном.
Они дошли до гостиницы, поднялись на шестой этаж, в ресторан. Посетителей действительно было мало, они сели у окна.
— Кутнем? — спросил Леонид, просматривая меню.
— Просто пообедаем!
— А вина выпьем?
— Выпьем по бокалу, если вам так уж хочется.
Леонид заказал закуску, обед, бутылку вина и все так неловко, что Муза сразу поняла — ресторанный опыт у него небольшой. И это было приятно ей.
Молча выпили по бокалу вина.
Муза оказалась смелее и начала первая:
— Вы хотели о чем-то поговорить со мной.
— Хотел и хочу поговорить о многом. А вот с чего начать, не знаю… Прежде всего… мне было очень грустно без вас! — набравшись духа, сказал Леонид. — Потом хотел спросить, почему вы рассердились, когда я спросил вас о Никонове.
— Он нехороший человек, и о нем не стоит говорить…
— Что он нехороший человек, я знаю лучше вас, и узнал это значительно раньше…
— Разве вы знакомы с ним?
— К сожалению, знаком…
— Тогда расскажите все, что знаете! — Она слегка покраснела, тонкие пальцы ее нервно теребили край скатерти.
— Когда-то Никонов работал у моего отчима, начальника Главшерсти, главным механиком. Бывал у нас дома… Мы знали его как подхалима, подлизу, только отчим этого не замечал, а может быть, ему нравились именно такие помощники… Никонов занимался всякими темными махинациями, и за это его посадили в тюрьму. Совсем недавно он опять выплыл на поверхность…
— Разве он не за отца сидел?
— Значит, он сочинил для вас сказку о своих страданиях за грехи родителей? Действительно, отец его был городским головой, кажется, в Воронеже. Его расстреляли в годы гражданской войны за активную контрреволюционную деятельность. Но Юлий Борисович сидел за уголовщину, — это я знаю совершенно точно. Он — проходимец, аморальный человек. Вот почему его знакомство с вами огорчило меня…
Муза внимательно слушала Леонида, катая по скатерти хлебные шарики.
— И вы, конечно, подумали: скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Не так ли?
— Нет, не так! Мне просто хотелось предостеречь вас! Вот и все…
— Я сама раскусила Никонова, но, к сожалению, с небольшим опозданием. А теперь, после вашего рассказа, нахожу объяснение некоторым странностям в его поведении. Впрочем, лучше не будем говорить об этом…
— Почему?
— Мне неприятно…
За окном сгустились сумерки. В небе появились первые, еще бледные звезды.
Леонид снова наполнил бокалы вином и, подняв свой,
тихо сказал:— Выпьем за доверие друг к другу!..
Муза только пригубила вино.
— Пора и честь знать! Пойдемте, уже поздно. — Не дожидаясь ответа, она поднялась.
Провожая Музу от метро до дома, Леонид впервые отважился взять ее под руку, и она не стала возражать. Около своего дома она быстро оглянулась по сторонам, поцеловала Леонида в губы и, не сказав ни единого слова, скрылась в подъезде. Счастливый, ошеломленный стоял Леонид под ее окнами и, когда в них зажегся свет, повернулся, медленно направился домой…
Спустя полчаса, когда Муза в легком халатике лежала на диване с книжкой в руке и больше думала, чем читала, за дверью послышался веселый голос Юлия Борисовича.
— Так поздно!.. — Муза стояла в нерешительности, не зная, открыть ему дверь или нет.
— Поздно? Время детское, — всего девять часов. Откройте, пожалуйста, у меня к вам дело!
Она попросила Никонова подождать, надела платье, поправила волосы, слегка подкрасила губы. Потом молча открыла двери и отошла в сторону.
— Долго, однако, вы заставляете ждать! — с шутливой укоризной сказал Юлий Борисович.
— Я была раздета, — почему-то оправдывалась Муза Васильевна.
— Что же вы смущались? Слава богу, я уверен, что это зрелище стоит всех ухищрений портных. — Юлий Борисович никогда не позволял себе говорить такие пошлости, и Муза Васильевна догадалась, что он пьян.
Она промолчала, подошла к окну и, скрестив руки на груди, молчала.
— Вижу, вы не в настроении, а жаль! — сказал Юлий Борисович.
— Нам не о чем разговаривать… — Она даже не повернулась.
— Не о чем? Я пришел к вам с самыми серьезными намерениями. Будьте моей женой! Хотите — пойдем в загс, хотите — в церковь, для вас я готов на все… Не бойтесь, я создам вам райскую жизнь, вы будете иметь все, что захотите, больше, чем жена любого министра или академика… Уйдете с работы, станете жить в свое удовольствие. Не будете больше корпеть над переводами никому не нужных технических опусов!
Она продолжала молчать.
— Мне хотелось бы получить прямой и ясный ответ на мое предложение!
— Я уже ответила вам.
— Это было сделано необдуманно… Поймите, я вас люблю! Вы для меня самая желанная из всех женщин, населяющих земной шар.
Он подошел к Музе, попытался взять ее за руку. Она резко отшатнулась от него.
— Мне противно слышать от вас все это.
— Что? Нового любовника завели? — Лицо Юлия Борисовича было искажено от злости.
— Вы мерзкий, мерзкий человек, — задыхаясь проговорила Муза Васильевна. — Я проклинаю день и час, когда познакомилась с вами. Уходите! Уходите сейчас же и забудьте навсегда дорогу в мой дом, — сказала она.
— Ах, так? Ну погодите, вы еще пожалеете… А узнаю, кто ваш любовник, и ничего не пожалею, чтобы свернуть ему шею. Вам… вам тоже несдобровать!.. Такого оскорбления я никому не прощу.
Юлий Борисович со злобой хлопнул дверью. Через минуту он вернулся и застал ее в той же неподвижной позе.
— Ну, Музочка, простите меня, я был вне себя и, кажется, наговорил глупостей. Нервы… Бросьте все это, пойдемте со мной. Клянусь вам всеми святыми, что вы единственная женщина, которую я люблю. И сделаю для вас все, что вы захотите, ничего не пожалею. Пойдемте.