За столом с Булгаковым

„Леночка, я взял билет на Аиду.

Бельэтаж № 8, правая сторона“.

„1918 года, мая 12 дня я влюбился“.

„Вы толстый и некрасивый“.

„После таких слов я застрелюсь“.

(Нарисован весьма похожий браунинг.)

„Да здравствует Россия!

Да здравствует самодержавие!“

„Июнь. Баркарола“.

„Недаром помнит вся Россия

Про день Бородина“.

Печатными буквами, рукою Николки:

„Я таки приказываю посторонних вещей на печке не писать под угрозой расстрела всякого товарища с лишением прав. Комиссар Подольского райкома.

Дамский, мужской и женский портной Абрам Пружинер.

1918 года, 30-го января“».

И любовно выписанная Булгаковым обстановка в столовой: «На столе чашки с нежными цветами снаружи и золотые внутри, особенные, в виде фигурных колонок. При матери, Анне Владимировне, это был праздничный сервиз в семействе, а теперь у детей пошел на каждый день. Скатерть, несмотря на пушки и на все это томление, тревогу и чепуху, бела и крахмальна. Это от Елены, которая не может иначе, это от Анюты, выросшей в доме Турбиных. Полы лоснятся, и в декабре, теперь, на столе, в матовой, колонной, вазе голубые гортензии и две мрачных и знойных розы, утверждающие красоту и прочность жизни, несмотря на то, что на подступах к городу – коварный враг, который, пожалуй, может разбить снежный, прекрасный город и осколки покоя растоптать каблуками. Цветы. Цветы – приношение верного Елениного поклонника, гвардии поручика Леонида Юрьевича Шервинского, друга продавщицы в конфетной знаменитой „Маркизе“, друга продавщицы в уютном цветочном магазине „Ниццкая флора“. Под тенью гортензий тарелочка с синими узорами, несколько ломтиков колбасы, масло в прозрачной масленке, в сухарнице пила-фраже [1] и белый продолговатый хлеб. Прекрасно можно было бы закусить и выпить чайку, если б не все эти мрачные обстоятельства…»

1

Нож для разрезания хлеба варшавской фирмы «Фраже».

* * *

Но мы забежали вперед. Вернемся в конец XIX века – в детство Булгакова.

Киев, в котором рос Михаил Афанасьевич, был большим и по-настоящему космополитичным городом. Илья Эренбург, который родился в Киеве, но жил с родителями в Москве, а в Киев приезжал только к тетке на лето, вспоминает: «Прохожие на улице улыбались. Летом на Крещатике в кафе сидели люди – прямо на улице, пили кофе или ели мороженое. Я глядел на них с завистью и с восхищением».

Прежде всего, рестораны открывались при гостиницах, например, при гостинице «Европейская», единственной гостинице 1-го класса в городе, на Театральной площади по соседству с магазином «Шик Паризьен» некой мадам Анжу, где еще долго после отъезда хозяйки и всех ее покупательниц пахло духами (он упоминается в «Белой гвардии»).

1-классная гостиница, согласно распоряжению Правительствующего сената, изданному еще в XVIII веке, должна была предоставлять своим посетителям такие услуги: «…квартиры с постелями, столы с кушаньем, кофей, чай, шеколад, билиард, табак, виноградные вина, французская водка [2] , заморский элбирь [3] и легкое полпиво» [4] . Номер в гостинице стоил 12 рублей в сутки, обед – около 10 руб.

Хоть и не первоклассной, но популярной была другая гостиница – Hotel d’Angleterre на Крещатике. В ресторане при ней подавали спаржу за 75 коп., жареного цыпленка – 60 коп., суп с раками – 1 рубль, стерлядь «по-российски» – 2 руб., говядину-филе – 2 руб. 50 коп. и мороженое с фруктами – 3 руб. В то время как на рынке вся эта снедь стоила гораздо дешевле: фунт спаржи – 16 коп., а пара цыплят – 20 коп.

2

Коньяк.

3

Крепкое пиво.

4

Легкое пиво.

Но тут же, на Крещатике, вернее – на Крещатицкой площади (теперь Майдан Незалежности) можно было хорошо и недорого пообедать в ресторане «Россия» Ивана Батухина. «О такой семге, белорыбице, копченых рыбцах, о такой свежей белужьей икре в соблазнительных ивовых кадочках, какие подавались у Батухина, – пишет Александр Паталеев, знаток старого Киева, – теперь можно только мечтать. А цены-то, цены какие были! Каким бы вы ни были лакомкой, вам ни за что не истратить там целого рубля».

Ресторан в «Северной гостинице», принадлежавший Афанасию Дьякову, находился на углу Владимирской и Фундуклеевской улиц – напротив театра, был тихим и семейным, но с русским купеческим шиком – коронным блюдом были блины с икрой под шампанское.

* * *

Как и парижане, киевляне любили начинать утро с чтения газеты за чашечкой кофе.

Поэтому «Киевская кофейня на паях» на Фундуклеевской, 5, тратила до 563 рублей в год на подписку. Еще один известный киевский кондитер, Бернард Семадени, выписывал Independens Belge, Nord, Gazeta Polska, Allgemenie Zeitung, «Французская иллюстрация», «Санкт-Петербургские новости», «Русский инвалид», «Киевский телеграф» и многие другие газеты и журналы.

На расходы приходилось идти из-за жесткой конкуренции. Если в 1901 году в Киеве насчитывалось всего 6 кофеен, то в 1911 их было уже 39.

Разумеется, самые дорогие и высококлассные можно было найти на Крещатике.

Прежде всего, уже упоминавшуюся ранее кондитерскую Бернарда Семадени на углу ул. Институтской и Крещатика в доме № 15, напротив Городской думы и рядом с Биржей. Она называлась «Швейцарская кондитерская Бернарда Семадени и Фанкони» («Фанкони» – известная семья швейцарских кондитеров из Одессы, у которых обучался юный Бернард), позже владелец переименовал ее и стал называть просто «Б. Семадени».

«В дневное время, примерно между 11-ю и 3-мя часами, – писали в путеводителе по Киеву в 1901 году поляки Карл Свирский и Чеслав Ящевский, – кондитерская бывает переполнена специфической толпой киевских коммерсантов и дельцов, многочисленными авантюристами и аферистами, маклерами и шулерами, а также вездесущими газетными репортерами, которые устроили здесь что-то вроде „неофициальной биржи“; посторонний посетитель будет чувствовать себя здесь не в своей тарелке».

О том же рассказывал один из персонажей Шолом-Алейхема: «Я втерся в компанию маклеров и сижу уже у Семадени наравне со всеми за белым мраморным столиком и пью кофе со сдобными булочками. Такой уж здесь обычай – не то подходит человек и выгоняет вон. Тут, у Семадени, и есть самая биржа. Сюда собираются маклеры со всех концов света. Здесь всегда крик, шум, гам, как – не в пример будет сказано – в синагоге: все говорят, смеются, размахивают руками. Иногда ссорятся, спорят, потом судятся, потому что постоянно возникают недоразумения и претензии; без суда посторонних лиц, без проклятий, кукишей и пощечин никогда ни у кого – и у меня так же – не обходится».

Константин Георгиевич Паустовский, детство которого прошло в Киеве, вспоминает, как ходил к Семадени: «Нам подали мороженое на маленький трехногий столик из мрамора. Он был очень холодный и весь исписан цифрами: у Семадени собирались биржевые дельцы и просчитывали на столиках свои прибыли и убытки».

В 1877 году открылась кондитерская Семадени. Бернард принадлежал к известной в начале XIX века швейцарской семье кондитеров, представители которой сначала обосновались с Польше, а позже «распространили свое влияние» и на Украину.

В кондитерской можно было купить букеты из шоколадных конфет, шоколадные башенки, торты в виде цветочных корзинок, каштаны в сиропе, ананасы. Самыми вкусными считались фирменные пирожные и торт-мороженое «Семадени». А еще можно было заказать торт по оригинальному эскизу, который изготовили бы на маленькой шоколадной и конфетной фабрике Семадени. Или просто купить пакетик карамели «Кетти-Босс» на экстрактах различных лечебных трав, помогавших от кашля. Эта карамель также была визитной карточкой кондитерской.

Продукция фабрики Семадени много раз брала призы на киевских сельскохозяйственных и промышленных выставках.

А еще Семадени сам писал стихи для рекламных открыток:

Зима

Зимний вечер… Скучно что-то…И от лампы пали тени…Мне развлечься есть охота…Не пойти ли к Семадени?

Весна

И покинув тяжесть лени,Чтоб забыться как-нибудь,Направляюсь к СемадениИ хочу там отдохнуть.