За тихой и темной рекой
Шрифт:
— Сие мне известно, — тяжело выдохнул Белый. — Именно потому я хочу приструнить вашего купца, пока он теми связями не воспользовался.
— Нет, Олег Владимирович, с вами говорить — всё одно, что головой о стенку биться, — Киселёв устало опустил руки. — Ничего вы не поняли.
— Что здесь понимать? — усмехнулся советник. — Есть закон. Есть нарушитель. Закон нужно блюсти. А изменник должен быть наказан.
— Изменник изменнику рознь. Индуров предатель? Да ради бога! Берите, арестовывайте. Казните! Но невинного человека притягивать на одних домыслах к преступлению, увольте…
— Завтрашний день покажет.
— Завтрашний
— И чего добьётесь? — Белый усмехнулся вторично. — Каким образом вы меня переправите в Хабаровск?
— Как угодно! На «Михаиле». На «Селенге». На телеге! Без разницы. Лишь бы только вы поскорее оставили нас в покое! Вон, — полицмейстер кивнул головой в сторону реки. — противоположный берег занят нашими казаками, так что Амур безопасен. Возвращайтесь в столицу, и там ищите свои доказательства! А здесь воду мутить не надо! Мы живём в своём мире, спокойном, устоявшемся. И, знаете ли, привыкли к этому мирку. У нас здесь свои законы!
Белый резким движением руки отряхнул полы пиджака.
— Да нет, Владимир Сергеевич, тут вы ошибаетесь. Законы у нас одни. Державные. Вот их-то я и намерен защищать! И никто мне в этом не помешает!
— Сколько можно читать? — раздражённый Индуров, падая на кровать, едва слышно выругался. — Хаттори, вы что, картинки там рассматриваете? А… Небось фривольные? — штабс-капитан рассмеялся через силу.
Японец не отозвался.
— Ты посмотри, молчит, — Юрий Валентинович с ненавистью посмотрел на цирюльника. После обвёл взглядом стены и потолок. — В тюрьме и то лучше: хоть какие-то новые люди, опять же прогулка… А тут… Стены и этот… читатель… — штабс-капитан откинулся на спину, прикрыл рукой глаза, некоторое время так лежал, но вскоре не выдержал и снова вскочил с кровати. — Вы хоть слово произнесёте? Сколько в молчанку играть?
— Я с вами не играю, — тихо заметил японец.
— Слава богу, хоть одно слово за четыре часа, — осклабился Индуров. — А то я уже решил, что здесь только ваша оболочка, а вы сами бог знает где.
— Тихо, — Хаттори привстал и приложил палец к губам. — К нам идут, — японец вскочил с кровати, вооружился ножом и задул свечу.
Индуров вздрогнул. Ему показалось, что Хаттори не свечу погасил, а выколол ему глаза. Стало страшно. «А если цирюльник, воспользовавшись темнотой, пырнёт ножом?» — неожиданно мелькнула мысль в больном разуме офицера. Штабс-капитан рукой принялся нащупывать вокруг себя предметы, которыми можно воспользоваться в целях защиты. Рука наткнулась на табурет, и тот с глухим стуком упал.
— Тише, — донеслось издалека. — Сидите молча.
«Слава богу, япошка не приблизился!», — с облегчением подумал Юрий Валентинович и вздрогнул. Из коридора к ним приближалась полоска света. Штабс-капитан на ощупь кинулся к кровати и сунул руку под подушку, где лежал револьвер.
Шорох шагов в коридоре стал более отчётливым, затем послышался знакомый бас:
— Это я, ваше благородие.
— Тьфу, — Индуров с шумом выдохнул и, оставив оружие в покое, вновь бросился на кровать. — Эдак и до сердечного приступа недалече.
Японец зажёг свечу. Штабс-капитан зажмурился, а когда привык к свету, смог рассмотреть встревоженную физиономию мичуринского конюха.
— Беда, ваше благородие, — проговорил мужик
и протянул письмо цирюльнику. — Пасут нас.— Что? — не понял Юрий Валентинович и хотел было подняться, для того, чтобы прочитать депешу, как следующие слова пригвоздили штабс-капитана к кровати.
— Следят за нами. Вот что.
— Кто?
— Селезнёв. Первый помощник нашего Анисима Ильича, сука.
— Ты не ошибаешься? — Индуров почувствовал, как холод сковал его. Селезнёв, снова Селезнёв как проклятие, — Может, в темноте померещилось?
— Ещё чего… Я его, падлу легавую, сразу приметил, как он за кустом ховался. Потом я проверял, один он или ещё с кем. Один, кажись. Хотя…
— И где этот полицейский теперь? — спокойно поинтересовался цирюльник, пряча письмо в карман.
— Возле складов. — осклабился посыльный. — Я специально дальним ходом сюда шёл. Пущай ждёт, может, крысу какую дождётся.
— Веди меня к тому месту, — японец накинул на себя куртку.
Индуров растерянно осмотрелся:
— А я? Вы что, меня оставите здесь одного? Нет, знаете ли, так не пойдёт. Я с вами.
Хаттори равнодушно повёл плечами: мол, ваше дело. Индуров застегнул все пуговицы на кителе, надел фуражку, револьвер сунул в кобуру. Японец, глядя на приготовления штабс-капитана, поморщился:
— Только не высовывайтесь. Сам всё сделаю.
Харитон Денисович боялся даже дышать, прижавшись к стене какого-то сарая. Конюх зашёл туда, он это прекрасно видел. А раз зашёл, должен и выйти. Логично? Следователь сжал посильнее рукоять револьвера. Так было спокойнее.
«Одного околоточного я оставил у входа в доки. Это в двадцати шагах. Второй за сараем. Если попытаются уйти задним ходом, он их там прищучит. Может, войти внутрь? Нет, нельзя. Местность незнакомая. Я один, тылы не прикрыты, потому — никаких самостоятельных мер предпринимать не стану. Хватит геройствовать. Со спины меня не возьмут. Только в лоб. А в лоб да с револьвером — мы ещё потягаемся. Главное, сбить их с панталыку. А там и ребятки подоспеют».
С левого боку неожиданно мелькнула тень. «Кто это?» — блеснула последней вспышкой мысль, рука с оружием начала менять направление в сторону неожиданно появившейся фигуры, но не успела. Тонкое жало ножа бесшумно вошло в мягкую плоть, и сердце младшего следователя, пробитое сталью, затихло.
Индуров перекрестился. Ай да цирюльник! С десяти шагов! Без звука!
Хаттори движением руки велел штабс-капитану подойти к трупу и перетащить тело в сарай. Юрий Валентинович, после происшедшего, и не подумал противиться. Прижимаясь к стене, как до того делал Селезнёв, офицер пробрался к убитому, наклонился над ним, обхватил подмышки и, с трудом передвигая ноги, отволок тело в глубь постройки. Через несколько минут Хаттори присоединился к нему.
— Не один пришёл, — доложил цирюльник.
— Да вы мастер! — высказал восхищение штабс-капитан. Это были его последние слова.
Хаттори резким движением схватил голову Юрия Валентиновича и с силой крутанул, ломая шейные позвонки. Индуров захрипел. Японец подтащил умирающее тело к верстаку, изо всех сил ударил головой о край металлической столешницы. На виске офицера тут же образовалась вмятина. После чего японец вернулся к телу Селезнёва, вынул из груди нож, тщательно вытер рукоять носовым платком, который после спрятал в карман, а само оружие вложил в руку мёртвого Индурова.