За все надо платить

Из квартиры Константина Федоровича Настя дозвонилась до Короткова и попросила его найти сведения о хозяине темно-синего или черного «Москвича» М 820 ЕВ. На работу возвращаться было поздно, да и незачем, учитывая утренние события. Она распрощалась с дядей Костей и его бдительным чадом и поехала домой.

Ее удивила огромная толпа пассажиров на платформе метро на «Киевской», где она делала пересадку на свою ветку. Оказалось, что по техническим причинам поезда на арбатско-покровской линии идут с увеличенным интервалом, который вместо обычных полутора минут растянулся аж до двадцати. Голос, доносящийся из громкоговорителя, настоятельно советовал пассажирам пользоваться наземным транспортом, но Насте этот совет никак не годился – до «Щелковской» наземным транспортом она бы добиралась до утра. Поэтому она терпеливо ждала поезд, предусмотрительно пристроившись прямо перед солидным мужчиной с внушительным животом. На лице у мужчины была написана такая ярая решимость вбиться в переполненный вагон, что Настя не сомневалась: он будет переть с мощью разгневанного слона и втиснет ее в поезд, даже если чисто теоретически это будет казаться невозможным. Так и вышло. На первый взгляд в вагонах подошедшего наконец поезда не было ни одного свободного сантиметра, но дядечка с животом свою функцию выполнил добросовестно и Настины надежды оправдал.

В вагоне было душно, и очень скоро Настя почувствовала знакомое противное головокружение и легкую дурноту. У нее были слабые сосуды, и духоту и давку она переносила плохо. В обычной ситуации она в таких случаях выходила из поезда на ближайшей станции и отсиживалась на скамеечке на прохладной платформе, дожидаясь, пока дурнота отступит. Но сейчас она боялась рисковать. Поезда ходили редко, а второго «живота» может и не подвернуться. Она решила терпеть.

После «Измайловского парка» толпа несколько поредела, и Насте удалось свободно вздохнуть. На «Щелковской», когда она уже поднялась по лестнице в подземный переход, она услышала сзади:

– Девушка! Девушка в голубой куртке!

Она обернулась и увидела женщину средних лет, которая делала ей какие-то знаки.

– Вот. – Женщина протянула ей кошелек. – Вы обронили.

Настя с удивлением взяла кошелек. Как она могла его обронить? Как он мог выпасть из застегнутой на «молнию» сумки?

– Спасибо, – растерянно сказала она женщине и стала засовывать его обратно, все еще не понимая, что произошло.

– А у вас еще что-то выпало, – заметила глазастая дама. – Вон, сигареты.

Настя опустила глаза и увидела прямо у себя под ногами пачку сигарет. Она судорожно провела рукой по дну сумки. Так и есть, дно разрезано чем-то острым. Только этого не хватало! Она отошла в сторонку, поставила сумку на пол, присела рядом на корточки и стала проверять содержимое. Главное – удостоверение. Слава богу, оно оказалось на месте – в застегнутом на кнопку внутреннем карманчике. Кошелек и удостоверение уцелели, а все остальное уже не так важно. Но странный нынче вор пошел, подумала она, перебирая на ощупь вещи и папки с бумагами. Кошелек не взял, а зачем тогда разрез делал? Может, собрался, но не успел? Пассажиры начали выходить толпой, в вагоне стало намного свободнее, и лезть в сумку стало опасно.

Домой она пришла расстроенная, главным образом из-за сумки. Настя привыкла к ней, носила ее уже три года, а другой такой же большой и удобной сумки у нее не было. Придется покупать новую, а это трата не только денег, но и времени. Надо же, как все неудачно!

– Ася, тебе с работы звонили, – сообщил Алексей.

– Кто?

– Не знаю, он не представился. Просил передать, чтобы ты завтра с утра была на месте и написала какое-то объяснение.

– Понятно.

Служебная проверка, обещанная генералом, началась.

* * *

Юрий Оборин подумал, что сглазил сам себя. Стоило ему три дня назад сказать Ольге о том, как хорошо он себя чувствует, как снова вернулись головные боли, а гнусная тахикардия заставляла сердце выпрыгивать из грудной клетки, мешая заснуть. Голова, правда, работала по-прежнему интенсивно, текст писался легко и получался стройным и логичным.

К вечеру он неожиданно почувствовал, что устал, причем усталость была такая, словно он разгрузил вагон угля. Ручка буквально выпадала из пальцев, такая слабость его одолела. Когда около восьми часов к нему зашел Александр Иннокентьевич с вечерним обходом, Юра, жалуясь на плохое самочувствие, с досадой отметил про себя, что если все предыдущие дни он лгал, то сегодня говорил чистую правду.

В половине десятого заглянула Ольга, чтобы попрощаться. Сегодня она работала днем, и в десять часов должна была заступать другая медсестра.

– Я что-то не уловлю ваш распорядок, – заметил Юра. – Ты же вчера работала в дневную смену и сегодня тоже.

– Это потому, что у нас все время идут подмены, – объяснила она. – У одной из сестер очень сложная обстановка дома, дети постоянно болеют, мы меняемся сменами, и никак не удается выдержать график. Но, слава богу, теперь все войдет в нормальную колею. Нашелся студент-четверокурсник из мединститута, которому надо подработать. Он весь ближайший месяц будет выходить в ночную смену, а мы с девочками будем работать только днем. Хоть поживем нормальной жизнью. А то после ночи полдня отсыпаешься, а там уж и вечер наступил. А на следующий день с утра выходить.

– А как же я? – огорчился Оборин. – Значит, ты теперь по ночам работать не будешь?

– Юрочка, не расстраивайся, – засмеялась она. – Мы с тобой и днем все прекрасно успеваем. А новый мальчик очень славный и, между прочим, шахматист. Ты, кажется, говорил, что любишь шахматы?

– Говорил, – хмуро кивнул Оборин. – Но тебя я люблю больше.

– Да? – Она взглянула на часы и лукаво улыбнулась. – Тогда докажи это. У нас есть еще двадцать минут.

И он доказал. Ольга умчалась, а через десять минут вернулась в палату вместе с симпатичным длинноносым очкариком в белом халате, который был ему велик и смешно болтался вокруг тонкого туловища.

– Познакомьтесь, – весело сказала она. – Это Сережа, наш ночной медбратик. А это Юрий Анатольевич, будущее светило адвокатуры.

Оборин нехотя пожал узкую ладонь худенького паренька.

– Очень приятно, – произнес он без энтузиазма.

– Ольга Борисовна говорила, что вы играете в шахматы, – робко сказал Сережа. – Я могу к вам зайти попозже?

– Заходите, – равнодушно кивнул Оборин. – Сыграем партию. Только не очень поздно, я что-то неважно себя чувствую, хочу пораньше лечь, чтобы выспаться.

– В половине одиннадцатого нормально будет?

– Нормально. Приходите.

Оборин перехватил настороженный взгляд Ольги, когда сказал, что не очень хорошо себя чувствует.

– Вас что-нибудь беспокоит, Юрий Анатольевич? – озабоченно спросила она. – Самочувствие ухудшилось?

– Нет-нет, просто устал, – улыбнулся он. – Не обращайте внимания, все как обычно.

Она очень серьезно посмотрела на него, потом молча кивнула и вышла вместе с Сережей.

Паренек явился без двадцати одиннадцать, неся под мышкой шахматную доску. Оборин нехотя оторвался от своих таблиц и диаграмм и расчистил на столе место для шахмат. Они разыграли первый ход и приступили к партии.

Через четыре хода Оборин понял, что очкарик разыгрывает дебют одной из партий на прошлогоднем кубке претендентов. Юрий хорошо знал эту партию, она была исполнена изящества и какой-то внутренней гармонии, и он каждый раз испытывал удовольствие, разбирая ее по нотации, опубликованной в специальном шахматном журнале. Но точно так же хорошо он помнил, что шахматист, игравший черными, допустил ошибку в миттельшпиле. В том же журнале был опубликован комментарий партии, где была показана эта ошибка и проанализированы возможные более перспективные ходы. «Что ж, – с удовлетворением подумал Юрий, – мальчик в шахматах разбирается, пусть думает, что я иду у него на поводу. Только я постараюсь избежать ошибки, и тогда еще посмотрим, чья возьмет».