За все в ответе
Шрифт:
С а у б а н - а п а (поднимаясь). Товарищ судья… тут прокурор меня спрашивал, понимала ли я, что поездка эта — на Черное море — была преступлением. Мне плохо стало. Я отвечу.
Председательствующий обменивается взглядом с заседателями.
(Глядя куда-то вдаль и будто рассказывая кому-то другому.) «Послушай, — сказал мне как-то Мурат, еще до поездки, — ты присматриваешься к своим людям?» — «А что, говорю, работают». — «Это верно, — он мне, — слов нет». В самом деле: мы от земли и скотины получали уже намного больше, чем в других колхозах. (Точно самой себе.) Чего только мы не делали с нашей землей — такой бедной… Все
У л и н. Да при чем тут цветы?..
В т о р о й з а с е д а т е л ь. Ну почему же?..
С а у б а н - а п а (тихо вздохнула). О чем я хотела сказать, дай бог память…
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (как-то особо уважительно). Пожалуйста, покороче.
С а у б а н - а п а (тут же вспомнив). «Работают, слов нет, — говорит Мурат. — Проснулся утром: поле, коровник, навоз, ужин, сон — так изо дня в день… замкнутый круг. А не скрывает ли он от нас правду о человеке?..» — «Куда ты гнешь, — я разозлилась, — чего ты хочешь?..»
У л и н (задвигался на стуле). Простите, я вынужден…
С а у б а н - а п а (словно бы и не слыша его). Я поняла это, когда они с Назаром привезли нас в Севастополь; повезли в Одессу, в Керчь, где они оба воевали, кровью истекали; поняла, когда мы по братским могилам ходили, плакали вместе со всеми, что там стояли, — ведь многие из нас были вдовами, женами погибших; поняла, когда мы по морю плыли, на людей глядели, на закаты, думали, как быстро пролетели наши годы…
Вдалеке чуть слышны звуки органа.
(С глубокой интонацией, словно вновь воочию видит то, о чем вспоминает.) Женщины наши как-то засветились все, загорелись, все такие милые; мы не могли наговориться, будто затем только и приехали сюда, чтобы вылить свою душу, освободить себя от выпавших нам переживаний, а не пузо греть на солнышке, не жир сгонять, как другие. И оказывается, трудно носить это бремя. А скинув его, делаешься мягче — тебе легче прощать и получать прощение. И плакали мы, и смеялись, пели хорошие песни и долго молчали, думали об жизни… А то ведь мы-то все вперед, вперед, задыхались уж, запинались — куда там задуматься… Какими же счастливыми вернулись мы домой, будто заново родились все… Никогда не забыть мне эту поездку, что бы там ни говорили. До конца жизни буду помнить… (Медленно садится.)
Наступает короткое молчание. Все только переглянулись, и каждый подумал о своем.
У л и н (более мягким тоном). Я понимаю, что вы испытывали в этой поездке. Уважаю ваши чувства. Но речь идет о другом: о незаконном получении — причем целой группой — зарплаты по фальшивым документам. (Непререкаемо.) Вы же ездили на деньги, которые вам не полагались, получили обманным путем. Почему об этом никто не задумывается? Уж тем более вы, старая коммунистка.
Х а р и с о в а (встает). Дайте-ка мне слово. (Похоже, что редко кому удается навязать ей свою волю.)
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (коротко посмотрев на заседателей, добродушно-настойчиво). Свидетельница, мы ограничены во времени. Если у вас есть что сообщить по делу, то пожалуйста… если нет…
Х а р и с о в а. Вот уж двадцать девять лет я трактористка, все в одном колхозе. Как села в семнадцать лет на трактор, так и не слезаю. Хотя силы уже не те. (Вздохнула.) Первый раз мы его увидали тогда, Черное море. С непривычки да с невидали я все охала: сплошное веселье… За двадцать семь лет я не была в отпуске. Знай ишачила. Пятерых-то детей надо кормить, одеть — муж с фронта инвалидом вернулся. Потом и его лишилась. Я не знала, что такое воскресенье… Здесь спрашивали: может ли директор завода везти рабочих на отдых, сохраняя
им зарплату? А можно двадцать семь лет работать без отпуска?Председательствующий с прищуром смотрит на нее. Второй заседатель сидит сжав губы. Якубов, взяв один из томов, лежащих перед ним, начинает листать его, ища что-то.
И вот недавно бухгалтер мне говорит: «Если собрать все твои отпускные да выходные, то можешь пять лет получать зарплату, ничего не делая»… Вот ведь какие дела-то. А вы увидели эти несчастные сто двадцать рублей, которые мне дали… Мы не такие, какими нас считает гражданин прокурор. Мы не хапуги, но и не кролики. Мы — колхозники! Колхоз — это жизнь. По крайней мере для нас. (Садясь.) Да и для вас тоже, полагаю…
В ь ю г и н. Мать честная…
Х а р и с о в а (поднимаясь). Еще слово… «Либеральничал»… (Кивнув на Сагадеева.) Да он за один брак, худую работу человека раздавить мог! Неужели мы такие простофили, дети малые? (Садится.)
Я к у б о в. Можно огласить один документ, потом задать вопрос?
Председательствующий, глянув на него, кивает.
Показание главного бухгалтера колхоза. В данное время он болен. (Читает.) «Я был против сохранения зарплаты за участниками поездки на Черное море. Сагадеев сделал мне внушение и сказал: «Ты в колхозе человек новый и не знаешь обстоятельства». Я ему заметил: «Обстоятельства везде одинаковые, и на беззаконие меня не толкай». Однако под давлением Сагадеева я подписал документы вторым. В чем раскаялся и помогал следствию». Харисова сама, видно, того не желая, проговорилась: Сагадеев мог раздавить человека. Кудашев, может, ты скажешь, как он с тобой обошелся, тебя искалечил?
К у д а ш е в. А тебе, собственно, какое дело?
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й (мягко). Вопрос поставлен, пожалуйста, отвечайте.
Кудашев встает. Колхозники напряженно ждут, что он ответит.
З а к и р о в. Скажи как есть.
К у д а ш е в. Я тогда еще прорабом был. Поддался уговорам строителей — детишки, пожалей — и завысил объем работ. Оформил — не подкопаешься. Назавтра иду по полю — Сагадеев. «Ну как, — говорит, — идешь прямо или криво?» — «Прямо», — говорю. «Прямо?..» И ка-ак даст по шее! Я отлетел. Лежу, кровь из носа булькает, голову не могу поднять. А он сидит возле. «Я тебя, — слышу, — из утробы мамы твоей вытаскивал. Ты в поле родился — за неделю до войны; мы с отцом твоим покойным сено косили. Я тебя на руках в деревню понес. Потом выучили, колхозную стипендию платили, в люди вывели. А теперь мне — нож в спину. Мало других? Ты-то зачем? Хотя бы ради памяти…» Смотрю — весь бледный, губы дрожат… Пришел к строителям и заорал: «Сволочи, деньги на стол — или катитесь вон!» (Как-то раздумчиво.) После того у меня полгода голова дергалась, еле вылечился…
П е р в ы й з а с е д а т е л ь. Ничего себе…
Я к у б о в. То-то и оно.
К у д а ш е в. Недавно я вычитал у Маркса: «Все подвергай сомнению». (Сел.)
Улин переводит взгляд на председательствующего, желая сказать что-то, но не успевает.
В т о р о й з а с е д а т е л ь. У меня вопрос к Закирову.
Тень недовольства проходит по лицу Улина. Закиров встает.
Сколько вам было лет, когда вы стали секретарем парткома колхоза?
З а к и р о в. Двадцать два.
В т о р о й з а с е д а т е л ь. Стали после чего?
З а к и р о в. После Тимирязевской академии.
В т о р о й з а с е д а т е л ь. Теперь в том же колхозе… инженер-механик?
З а к и р о в. Пока да.
В ь ю г и н. Если хотите знать, он написал диссертацию. (Вставив слово, снова угас.)
В т о р о й з а с е д а т е л ь. О чем? По какой теме?