За землю русскую. Век XIII

Слушая их и нарочно не перебивая, Александр в ужас пришёл. «Да уж если у меня под носом, в моём именье, на вотчине, этакое творят бояре да тиуны мои, то что же в остальной области?» — подумал он.

Кричали и женщины и мужчины:

— Что такое, княже? Ягод не велят в лесах брать, лык не драть, тонь не ловить, с лучом не плавать, и перевесища не ставить, и леса не рубить... Скоро не жить, скажут, хрестьянам?..

— А всё — игумну, да иконому, да братии: им — и земля, им — и вода, им — и ловища вовек!..

— Межника пришли, землемерца: пускай размежует он нас с ними! А то отойти остаётся от тебя, всё побросать, да и только!

— Мы на твоей земле, считали, сидим. Ты — хозяин.

А они пускай не встревают. Уйми их! А то все подымемся и уйдём. Только и делов!

Александр понял, что и впрямь недалеко до беды. «А что? И подымутся, и уйдут. Не к другому князю — то в дебри забьются куда-нибудь, к лешему. Хозяйство мне порушат, скот загубят».

Надо было и пристрожить, и ввести эти жалобы и вопли в какое-то русло.

— Ну? — грозным окликом остановил князь разошедшуюся толпу. — Что же это вы целой помочью пришли? Кто у вас от народа докладчик?

Толпа стихла, и начались толчки, переговоры и поиски.

— Докладчика, докладчика ставьте... Зубец! Зубец где?..

Угомонившаяся толпа вытолкнула перед князем небольшого, редкобородого, разбитного мужичонку в белом холщовом азяме, в лаптях и в тёплой шапке в виде отвислого назад колпака.

Он сдёрнул с головы шапку и в землю поклонился Александру.

Звонким голосом Зубец начал излагать мирские жалобы.

— Огосподствовали земли наши, освоили, — говорил Зубец. — Просторно, а податься некуда: тут тебе боярин, тут тебе монастырь. Иконом себе грамоты на рыбную ловлю вылгал, а то искони мирское... Стариков спроси.

Зубец оглянулся вполоборота.

— Правильно! — послышались возгласы.

— Не успеешь притеребить пашню, лес извести, пни покорчевать, а уж к тебе монастырской ключник приходит: «На монастырской земле сидите: несите нам пятый сноп!»

— О-ох! — послышался из толпы скорбный голос худощавой женщины в платке. И всякий раз, стоило только Зубцу перечислить ряд податей, повинностей и налогов, как женщина скрепляла это перечисление своим скорбным возгласом.

— Тяжкую налогу несём, князь, смилуйся, — говорил Зубец. — Сам рассуди: и поплужное берут с нас, и мостовщику, да ежели скота пятнать — опять же за пятно плати; да подводы, да волостелю твоему — и подъездное подай, и корма, и прощальное...

— О-ох!

— Да с возу, да передмеру, как продавать станешь, да потом весчее, да...

И снова тот же жалобный возглас женщины в толпе. Александр с досадой глянул в ту сторону. Женщину заслонили от него. Но она всё так же продолжала стоять, пригорюнясь на руку, и время от времени подводила итог безрадостному перечислению крестьянских невзгод.

Зубец перешёл к перечисленью ордынских даней:

— Да десятина татарская, да ловитва ханская, да запрос, да поминки, да дары, да тамга...

— О-ох!

Это причитанье взорвало князя.

— А вот что, мужики! — громко произнёс он. — Что же вы думаете? Я не знаю, чего и сколько Орда берёт с вас?.. Меня они зорят тошнее вашего!..

Княжеский окрик осадил жалобщиков.

— Чего ты понёс не в ту сторону? — крикнули из толпы на Зубца. — Не к тому тебя ставили перед князем!

— Ты про боярина Генздрилу расскажи...

С правой руки от князя стал мирской истец, с левой — ответчик Генздрило.

Достаточно было взглянуть Невскому на хорьковое, обтёкшее жиром лицо управителя, как всё для него стало ясно.

— ...Все дани-подати подай ему: и гостиное, и весчее, и пудовое, и резанку, и побережное, и сторожевое, и медовое, и ездовое... — докладывал всё тот же Зубец.

И снова после его слов раздалось в толпе неизменное:

— О-ох!

Александр приказал удалить охавшую женщину.

За нею печально побрёл её муж.

— Доохалась? — укорял он её дорогою.

Суд продолжался.

— Истинно говорит? — обратился Александр к толпе, останавливая мирского докладчика.

— Истинно! — загудели все враз.

— Что скажешь? — спросил Невский Генздрилу.

Тот молчал.

— Продолжай, — сказал князь Зубцу.

И тот продолжал:

— Ну, ничем сыт не живёт! Наедут, наедут... со своими и корму спросят, сколько их чрево возьмёт! И чтобы не в зачёт им! Как где заслышит — престольный ли праздник, али у кого свадьба, али братчиной пируют, — и сейчас он тут!.. И полного требует угощенья!.. Ну, это бы ещё терпели! Но вот он сам дитё родит, — а мы же ему праздник подымай! А если к нему с челобитьем стукнешься или хоть только в писцовую избу, то изволочат до смерти, измытарят! Берут с обеих сторон — и от правого и от виноватого. Судиться у него — не приведи господь! Виноватого оправит, правого обвинит!..

Невский прервал Зубца и опять спросил: верно ли говорит он? Все подтвердили. Генздрило молчал.

— В железа его! — стиснув брови, гаркнул Александр.

Воевода заплакал. Стал подгибать колени, но ему не дали упасть в поклон двое мечников, подхвативших его под локти.

— Отдай, государь, вину, не серчай! — всхлипнув, прокричал боярин.

Невский только махнул рукой, чтобы уводили.

— Правильно! Давно пора его ссадить!

— Поплачь, поплачь! — кричали боярину злорадно.

Невский обратился к Зубцу:

— Ты грамотный?

— Аз-буки прошёл, — отвечал он.

— В дьяки к новому воеводе пойдёшь? — спросил Александр и, не дожидаясь ответа, обратился ко всем: — Каков он у вас на счету, а, миряны?

Толпа одобрительно загудела:

— Мужик хорошой!

— Бесстрашной!

— За мирское дело ни спины, ни жизни не пожалеет!..

Зубец, взволнованный, растерянно разводил руками.

— Да какой же я дьяк?

— Мне такие люди нужны! — сказал Александр. — Будь же и на высоком месте таков!.. А заодно вам и воеводу нового ставлю... Меркурий! — позвал Ярославич.