За землю русскую. Век XIII

После первого поражения грузинских войск, которыми предводительствовал верховный атабек Иванэ — кичливый фантаст, задумавший одно время остановить татар с помощью крестного хода, — ужас и отчаянье овладели и рядовым дворянством Грузии, и эриставами княжеств и областей, а в первую очередь самой несчастной царицей Русудан.

Она металась между Тбилиси и Кутаиси, пока не укрылась в Сванетии. Татары же, как во всякой не покорившейся сразу стране, принялись уничтожать непокорную грузинскую знать, военное сословие, порабощать и грабить виноградаря и скотовода, угонять в плен ремесленников.

Народ поголовно взялся за оружие. Картли, Имеретия, Мингрелия, Гурия, Сванетия и Абхазия восстали единодушно. И тогда-то во главе наспех собранных азнаурских дружин встал Джакели.

Его отряды обрастали ополчением народа, который, заслышав зов бранной трубы, волна за волною, выливался из своей извечной скалистой цитадели — Сванетских гор — на покинутые им родные холмы и долины и устремлялся на татар.

Армии Субэдэя, пробираясь с невероятными усилиями сквозь каменные жабры ущелий [49] , имея прямо перед собою стену Кавказского хребта, рвясь к просторам южнорусских степей, вдруг получила внезапную кровавую потылицу от грузин, которых не ведавший поражений Субэдэй считал уже давно либо истреблёнными, либо подклонившими свои гордые выи под деревянный многопудовый хомут наплечной колодки.

49

В 1220—1221 годах на Кавказе 20-тысячный корпус Джэбэ и Субэдэя оказался в крайне тяжёлом положении в результате ударов, нанесённых ему армяно-грузинскими войсками. Монголы с большим трудом прорвались через Дербент в Половецкую степь, заставив захваченных в плен представителей местной знати показать им дорогу через горы.

В стремленье вырваться из гулкого каменного бурдюка, где уже Тереком чикла татарская кровь, разъярённый хан приказал громоздить, наваливать в пропасти и ущелья всё, что только могло хоть на вершок поднять колёса монгольских ароб. Китайские пленные инженеры пытались бурить скалы, дабы взорвать их заложенным в скважины порохом, однако вскоре Субэдэй отменил свой приказ, когда увидел, что гибель армии придёт прежде, чем инженеры успеют хоть чего-либо достигнуть.

Он велел валить в ущелья глыбы, камни, деревья и хворост; наконец сгруживали в пропасть, наезжая конями, тысячи гонимых перед собою рабов и толпы захваченного окрест населения, не беря даже труда предварительно умертвить кладомых в те плотины людей: зачем? — умрут и так, когда тысячи конских копыт пройдут по этим завалам.

На дно последней стремнины, уж перед самым хребтом, приказано было ринуть шатры, кибитки, тюки награбленного сукна и ковров! Тщетно: всё так же в недосягаемой выси стояла бессмертная иерархия снеговых исполинов. Казалось, они были совсем рядом, но ещё неделю ползли, ещё неделю клали кровавую борозду по ущельям и осыпям татары, карабкаясь к этим бессмертно блистающим снеговым исполинам, и они оставались всё столь же недосягаемо близкими...

Монголам Субэдэя там, впереди, грозила голодная гибель, позади — Джакели.

И если бы случайно захваченная татарами кучка предателей беглецов не вывела армию Субэдэя вправо — на путь Каспийских ворот, — то... не было бы битвы на Калке...

Весть о первой победе над татарами пронеслась звуком длинной медной трубы и столбами дымных костров от вершины к вершине. И до самого Рима, до слуха папы Григория, донеслась эта весть.

Верховный совет, дидебулы Грузии, вместе с царицею Русудан воззвали к «наместнику Христа» о срочной подмоге, о том, чтобы повелел рыцарям, залёгшим в Константинополе, устроившим герцогство Афинское и склады товаров в Парфеноне, захватившим половину Балкан, двинуться в истинный крестовый поход против монгольских орд.

На грамоту Русудан, в которой она извещала римского первосвященника о победе над татарами, об их поспешном уходе в южнорусские степи, папа не дал ответа. Однако легаты — явные и тайные — вымогали у народа и правителей Грузии отступничества от православия, отказа от союза с Ласкарисом, императором греков, и требовали, чтобы грузины признали папское владычество.

Послана была наконец и папская ответная булла царице Русудан... с двадцатилетним опозданием, когда иго Азии уже налегло и на Русскую Землю.

Уже баскак Батыя сидел в Тбилиси — осквернённом, загаженном, опустевшем. Ненадолго хватило грузинского единства, которое подымало на смерть, на подвиг: неистовая грызня и поножовщина знатных; два царя в одной Грузии; выпрашивание ярлыков ханских; доносы и политическая подножка друг другу в Орде... Для народа же — захлёстнутый на горле волосяной аркан налогов и податей, которым уже и самый счёт был потерян. Из деревень народ разбегался в горы.

Но ещё более страшная дань — дань кровью грузинских юношей — воинская повинность Орде — тяготела над народом Сакартвело: один боец с девяти дворов — девяносто тысяч бойцов со всей Грузин уходило в любой из походов хана.

В Египте — а за что неведомо — лилась грузинская кровь. Грузин гнали на русских, русских собирались гнать на грузин...

...Бедиану Джуаншеридзе, перед лицом татарских сборщиков дани, не очень-то пригодились его юридические познания, его тончайшие ораторские жесты со свитком пергамента, изящество и красота его рук с миндалеобразными обточенными ногтями, окрашенными в розовый цвет, и знанье налоговых законов и крючкотворства. Фискальная практика монголов была до чрезвычайности проста.

Однажды в долго осаждаемый город вторглись воины

Джагатая. Шла резня. Одна старуха, стремясь хоть сколько-нибудь отсрочить свою гибель, крикнула монгольскому военачальнику, что она проглотила драгоценный алмаз, пусть не убивают её. Нойон приказал не убивать, но велел распороть ей живот и обыскать внутренности. Так и было сделано. Камень был найден. Вслед за тем приказано было вспороть животы и у всех трупов, которые ещё не успели предать земле...

Пребывая с Невским в застолье, князь Джуаншеридзе, незаметно для Александра Ярославича, успел перехватить, устремлённый на свои ногти его взгляд — взгляд, как бы вздрогнувший от внезапного чувства жалости.

Сколько раз приходилось ему, Джуаншеридзе, подмечать этот взгляд у людей, впервые увидавших его!

Переждав некоторое время за беседою, вином и взаимными здравицами, князь Джуаншеридзе произнёс, выбрав мгновенье, когда это пришлось кстати:

— Пью за твоё здоровье, государь, да будешь благословен в роды и в роды — ты и священночтимое семейство твоё, и дом твой, и все деянья твои!.. Мне ли слышать о себе восхваленья из уст твоих? Столько славных из народа моего жизнь свою сложили за отечество. Я же чем пожертвовал? Разве только... вот ногтями своими! — закончил он, оглядывая на левой руке свои кучковатые, изъеденные ногти, вернее — корешки от них...

Переводчик обоих послов — третий их спутник — тотчас же перевёл эти слова Джуаншеридзе на русский язык.

Князь Джакели укоризненно поморщился.

— Ай, князь Бедиан! — сказал он и покачал головою. — Государь, — обратился он к Невскому, — в этом не надо верить ему!.. Каждый из его ногтей, что потерял он, нам, грузинам, следовало бы вправить в золотой ковчежец, как сделали католики с ногтем святого Петра!..

Джуаншеридзе смутился и возмущённо проговорил по-грузински что-то своему товарищу, очевидно запрещая ему рассказывать. Однако его товарищ пренебрёг этим. Рассказ его был прост и ужасен.