Забавы Амура

В тот же день, только уже ночью, Ивана вывели из его камеры и повели куда-то переходами. Каменные отсыревшие стены, кое-где горят факелы, кроме солдат вокруг ни души. Вдруг наперерез им вышел сгорбленный человечишко в простых портах и грязной рубахе, с лицом сморщенным, как у древнего старца, и злыми глазами.

— Новый постоялец? — просипел он.

Иван похолодел. Как ни храбр человек, а бывают такие обстоятельства, что от страху себя не вспомнишь. Однако Боратынский сдержался и продолжил идти за солдатом как ни в чем не бывало. Наконец, вот и пункт назначения…

Боратынского ввели в пыточную. Никогда Иван не думал, что приведется ему бывать в сих хоромах. Насупротив двери — дыба, за дыбою палач с помощниками. Кандалы, веревки, прочие приспособления, которых назначения и не угадаешь, украшали сие место.

— Вот и вы, — раздался голос за спиной Боратынского.

Вздрогнув, молодой человек обернулся. В нише около двери стоял длинный деревянный стол. За столом на простой скамье сидел некто в парике.

— Что же, нравится ли вам тут? — переспросил этот некто.

— Нет, не нравится, — ответил Боратынский.

— Страшно?

— А кому здесь не страшно? Вам? — в свою очередь переспросил Иван.

Человек в парике тихо засмеялся:

— Смел… Да полно, не глуп ли?

Боратынский молча посмотрел на человека.

— Будешь ли говорить? Будешь ли виниться?

— Мне виниться не в чем, — твердо произнес Боратынский.

— Ах ты: «не в чем»… — передразнил его человек. — Повинись, молчун… Не то отдадим тебя кату [7] в руки и захочешь что сказать, да поздно будет.

7

Палачу.

— Ни теперь мне не в чем виниться, ни после ничего говорить не стану.

— Ишь ты, смелый какой. И не такие тут разговорчивыми делались, сударь мой. Кат мастер умелый, живо тебя разденет. Да и плеть у него знатная. Не только одежду, кожу с тебя снимет и будешь ты, сударик, на всю жизнь кнутом меченый, — забавлялся да усмехался человек в парике.

— Что же. — Иван перевел дух. — Стало, так тому и быть. Не повинен я ничему, за чужие грехи страдаю, — усмехнулся он вдруг.

— Вот как? За чужие грехи? — человек строго свел брови. — Все вы тут безвинные страдальцы! А на его светлость господина герцога Курляндского кто злой умысел имел? Не ты ли, сударь?

— Не я, — покачал головой Боратынский.

— Так-с… — протянул человек. — Что же, дело твое мне ясное. Говорить ты отказываешься, виниться не хочешь… Эй! — человек махнул рукою кату и его подручным.

Боратынского тут же взяли под руки. Он почувствовал, как с него сняли башмаки, кафтан… Под ногами стало холодно, пол был каменный, ледяной.

— Нынче мне недосуг с тобою тут рассусоливать, — сказал человек, поглядывая на Ивана. — Да и другие люди есть, которые поговорить с тобою захотят. Завтра, завтра…

Человек кивнул солдатам, и они поволокли полураздетого Боратынского назад, в его камеру.

— Повезло тебе, — услышал он за своей спиной шепот. — Сегодня уж от тебя отстали. Видно, и впрямь времени нету… Допрос-то дело долгое…

Иван было хотел обернуться, но его толкнули в спину, и он едва не споткнулся.

Боратынский шел, чувствуя под ногами каждый камень узилища.

«Отсрочка… Надолго ли? — думал он. — Сегодня повезло, что ж о том жалеть, а там как знать… Но что бы ни было я выдержу», — упрямо подумал Иван.

12

Карета с гербом графини Болховской скромно подъехала к дворцу Бирона. Подъехала с черного хода, тайно. Сама графиня осталась в экипаже, Любава же, укутанная в черный длинный плащ, вышла наружу, поддерживаемая слугами. Ее препроводили внутрь. Девушка только беспомощно обернулась и бросила взгляд на тетку, бледное лицо которой тонуло в сумерках кареты.

Внутри дворца роскошь предметов перемежалась блеском стенной позолоты и ослепительно белой лепниной потолка. Любава в миг растеряла всю свою решимость. Как она станет говорить с герцогом, о чем? В этаких хоромах говорить с их хозяином… Сможет ли она? Сможет, непременно сможет! Любовь придаст ей сил. При этой мысли девушка приободрилась. Ей даже стало не так страшно. Мысль о том, что Иван может быть спасен, показалась ей настолько прекрасной, что все то, что предстоит ей, быть может, пережить здесь, меркло перед сознанием этого. Какие мучения переживал он в застенках Тайной канцелярии… Об этом страшно было и помыслить! Что по сравнению с его страданиями были ее теперешние тягостные чувства? Так, пустяк, который скоро забудется.

Слуги вокруг, безмолвные и все как один какие-то насмешливые, сновали мимо нее, не обращая ровно никакого внимания на гостью. Величавый дворецкий лишь указал ей на стул, на который Любава и села.

«Великая честь, — думала она. — Усадили! Ведь говорят, что у вельмож в прихожих часами просители на ногах томятся…»

За окном стоял серый ноябрь. Девушка успела изрядно продрогнуть в карете, да и во дворце было не топлено. Может, у хозяев натопили, а в парадных комнатах не потрудились. И для чего? Для кого? Просители и так хороши будут.

Любаве показалось, что она уже не менее получаса сидит здесь и ждет. А чего ждет? Примет ли ее герцог?

«Ноги совсем замерзли. Так недолго и простудиться… Ну что за мысли! О том ли надо теперь думать?» — укорила себя девушка.

Она стала соображать, что скажет герцогу и тут некстати вспомнила рассказы тетушки о Бироне. Как-то в один из вечеров Агния Петровна излишне расчувствовалась и стала говорить, какой приятной четою были герцог и императрица Анна Иоанновна. «Четою?» — изумилась тогда Любава. «Ах, — рассмеялась графиня. — Ну что за детская наивность!» И тут же поведала племяннице о давней связи фаворита и императрицы, о том, что все подозревали младший сын герцога Карл Эрнст — сын Анны Иоанновны.

«Они же были неразлучны! — воскликнула тогда графиня. — Императрица и маленький герцог Карл Эрнст. Говорят, что когда Ее Величество приехала по зову верховников в Москву, то взяла с собой только маленького Карла, которому было лишь полтора года. А то, что до самой ее кончины маленький принц спал в ее комнате?» — Агния Петровна тогда еще хитро улыбнулась.

Неужели правда? Любава изумлялась тогда и дивилась, не веря в то, что сие возможно. Да, герцог был властитель всей России. Но разве только потому, что был столь близок к императрице?