Забирая Еву

— Я сказал, нет!

Я не вижу его, он расплывается.

— Не будь эгоистом, Кай! Здесь твоя ревность абсолютно беспочвенна!

Он подается навстречу.

— Какая к черту ревность?! Не будь эгоисткой, Ева! — нависает надо мной, еле сдерживается. Такое ощущение, что еще немного - и разорвет меня на куски.

— Не только тебе хреново. Я друга теряю! Там Дашка живет под его палатой! Там его мать, она сына теряет! У нее сердце больное. Не вздумай появляться там, оставь этих женщин в покое! – каждое его слово – пощечина

Знаю ведь, что он прав. Но слышать столь уродливую правду, не прикрытую абсолютно ничем больно. Вижу в отражении его разъяренных глаз свою суть. Я - полное ничтожество, дрянь, разлучница, не имеющая ни малейшего права даже на свидание с ним.

— Я ненавижу тебя, — с губ слетает приглушенный хрип. Рыдания душат словно удавка. Говорю это, а думаю о том, что ненавижу, прежде всего, себя.

Кай даже бровью не ведёт. Отворачивается, словно теряет интерес.

Выбегаю из кабинета. Больше ни секунды не могу находиться рядом с ним. Не могу видеть это в его глазах. Тошнит от собственной мерзости.

Забежав в квартиру Кая, собираю свои вещи. Давлюсь слезами. Лихорадочно впихиваю сдернутые с вешалок платья и кофты. Запрыгиваю в машину, несколько секунд сижу в прострации.

Две недели в реанимации. На грани жизни и смерти. Операция, кома. Задыхаюсь от чувства вины. Две недели счастья, украденных у судьбы. Говорят, на несчастье другого счастья не построишь. У меня вышло. Только ненадолго.

Глава 32

Кое-как добравшись до своей квартиры, рухнула на постель. Даже не раздеваясь, свернулась калачиком на покрывале. Давилась слезами и приглушала рыдания подушкой. Внутри все вверх дном: вакханалия мыслей, растерянность будущего, чувство обреченности, гадкое чувство беспомощности.

Неужели я настолько эгоистка, что ни разу за все это время не задалась вопросом: а все ли с ним в порядке? Не болен ли он? Не разбился где-нибудь по дороге? Тут же помчалась к Каю. Отдалась своему желанию. А потом и вовсе успокоилась словами Колесникова об отпуске Егора. Словно и не хотела другой правды, только эту. Ведь так было проще. Все вставало на свои места, все должны были быть счастливыми.

Кай больше не позвонил. И не появился. Промучилась я до самого утра. Едва живая, поднялась с постели и отправилась приводить себя в порядок. Холодный душ и горький кофе немного прояснили голову, привели в чувства.

По дороге на работу снова ухожу в мысли. Только теперь понимаю, что самобичеванием не изменить ситуацию. Сейчас нужно сконцентрироваться на главной цели – сделать все, чтобы Егор выжил, выздоровел и на своих ногах покинул больницу. Нужно перестать копаться в себе, так только увязнешь в зыбучем песке саморазрушения. Как бы горько ни было, сердцу не прикажешь. Свое чувство к Каю я не готова предать. Просто Егор не должен пока ни о чем знать. Пока не выздоровеет.

***

На работе еще хуже. Колесников, наконец, объявляет во всеуслышание о болезни Егора. Но его поведение просто омерзительно. Кирилл ведет себя так, будто уверен, что Егор больше не вернется, а сам Колесников – полноправный хозяин положения.

Объявляет нам о запланированных переменах в отделе. Перераспределяет производства, рабочие места, правила и распорядок работы. Спасибо хотя бы за то, что не переехал в кабинет Егора. С него бы сталось.

Меня трясет от одного его вида. Еле сдерживаю себя, чтобы не послать ко всем чертям. Ребята, узнав новости о шефе, совсем сникают. Девочки всю оставшуюся планерку украдкой вытирают слезы в уголках глаз. От чего Колесников приходит в еще большее неистовство.

После планерки мы все расходимся по кабинетам. Но стоит Кириллу покинуть отдел, все словно по команде, собираются в приемной у Нины.

Вероника заливается слезами, Жорик и Илья стоят у окна с бледными лицами.

— Ребят, и давно шеф в больнице? – спрашивает Илья.

— Получается, что все время отсутствия. Колесников солгал. Шеф не был в отпуске, — отвечает Нина, глядя себе под ноги.

— Совершенно в голове не укладывается, — всхлипывает Вероника, пряча лицо в ладонях.

— Кирилл - мразь последняя. Словно, похоронил шефа, — рычит Жорик, нервно измеряя шагами кабинет.

Звучат причитания. Все подавлены, разбиты.

— Никто не умрет. Егор Анатольевич у нас не из слабаков, — произношу уверенно, четко и громко. Поднимаю на ребят твердый взгляд, для того чтобы ни у одного из них даже мысли другой не возникло.

— Он выживет, выздоровеет. Вернется и разберется с Колесом. Я знаю, что Кай делает все ради его спасения. Он подключил лучших онкологов. У шефа просто выбора нет. Он должен ради нас вернуться, — не знаю, откуда берутся силы на столь ободряющую речь. Но произнося эти слова, я ловлю себя на мысли, что действительно верю в это. Всем сердцем.

— Скорее бы, — сжимает кулаки Илья.

— Я с этой тварью не собираюсь работать, — хмурится Жорик, указывая взглядом на кабинет Колеса.

— Никто с ним не будет работать, потому что Егор вернется. Мы должны сейчас держать отдел ради него. Не позволяйте Колесникову все испортить.

***

В обед Нина уговаривает меня поехать в церковь, расположенную на окраине города. Поначалу отношусь к этой идее весьма скептически. Я не набожный человек. Нет - я, как и положено в среднестатистической российской семье, крещена в младенческом возрасте. В детстве с мамой посещала церковь раз - максимум два в год. И то, на службах не присутствовала - так, куличи посвятить во время крестного хода на Пасху или свечку поставить за здравие. Но Нина твердо уверена в том, что нам необходимо заказать молебен о здравии Егора.

Для его выздоровления я готова просто на все. Поэтому, недолго думая, соглашаюсь на ее идею.

Пока Нина заказывает службу в Православной лавке, расположенной во дворе храма, я, купив свечку, направляюсь к иконе Божией Матери.

Я не знаю ни одной молитвы. Но ведь Бог услышит меня и так, верно? При мыслях о Егоре в груди все сжимается. Слезы сами собой начинают катиться по щекам. Как представлю его…буквально вчера сильного, здорового мужчину беспомощным, лежащим на больничной койке, просто истерика накрывает. Я молю Господа дать ему шанс. Исцелить его тело. Дать ему сил победить болезнь.

А потом исступленно молю о прощении. У Бога, у Егора. У всех. За то, что разбила его семью. За то, что полюбила другого. Я бесконечно виновата.

На работе я держалась. А здесь, стоя у иконы, меня просто на ошметки рвет от затопившего чувства вины и раскаяния.

Внезапно чувствую чье-то прикосновение на своем плече. Горячее, но практически невесомое. Повернув голову, сталкиваюсь с хмурым взглядом старческих небесно-голубых глаз. Пожилая женщина, прислужница храма, взяв меня под руку, отводит немного в сторону.