Заблудший
Шрифт:
– Нет, пять сотен серебряных суз – и ни монетой меньше! Я не намерен торговаться.
– А ты смелый человек, что споришь с Наместником, – сказал Овейг.
Ул-Наред лукаво улыбнулся.
– Так ты не наместник пока, Гарван. Уж насколько я знаю порядки в Этксе, Скарпхедин тебя еще года три в Учениках продержит, а за это время мало ли что может произойти…
Чтобы не сказать купцу чего-нибудь из того, что он не хотел бы услышать, и чтобы не сорвать сделку, Овейгу пришлось отвернуться. Невидящим взором он наблюдал за тем, как зурначи что-то обсуждает с юношей, который собрался петь. Гарвана отвлек голос купца.
– Поторопись,
– Как же ты собираешься ее продавать, если у них одна душа? – на это поверье Овейг возлагал слабую последнюю надежду.
Ул-Наред пристально посмотрел на Овейга.
– Так говорят ваши жрецы, но ты сам в это веришь? Как может быть одна душа у двух созданий разного нрава?
Овейг пожал плечами:
– Так это или нет, но о том говорят наши жрецы, наши боги. Это древнее поверье, которое нужно уважать.
– Это ваши жрецы и ваши боги. Ты не знаешь, Гарван, я потомок выходцев из Мольд. Долго рассказывать, как они сюда попали и что с ними случилось. Я был сыном гончара и начинал с того, что продавал горшки. А теперь я богат. И скоро мне достанет денег, чтобы вернуться на родину своих отцов.
– Если ты таков, что же не ценишь своих дочерей? В них же и твоя кровь.
– О, если бы я знал, – ул-Наред улыбнулся, но в его глазах улыбки не было. – Это дочери не жены, но рабыни. Были бы сыновья – унаследовали бы мою свободу. Все прочие мои дочери уже выгодно пристроены, а с тех, кого я не признал – что взять? Вот Суав умна, выкупилась. А какая мне выгода от Рависант? Продам её тому, кто больше даст – и дело с концом. Торги на грядущей неделе. Приходи, если оговоренную цену раньше уплатить не сможешь.
Юноша в посеревшей галабее подал ул-Нареду глиняный скифос, наполненный вином и что-то вполголоса спросил у купца. Тот обратился к Овейгу:
– Выпей со мной? Нет? Что же вы, Гарваны, вне Этксе, что духи: не едите, не пьёте и даже не курите! Так инээда встретишь – не отличишь!
Гарван улыбнулся грустной улыбкой человека смирившегося, но непобежденного. Ул-Наред по-своему истолковал его многозначительное молчание – улыбку он не видел, она была скрыта тагельмустом, – и сказал:
– Что же, Гарван, не нравится тебе сделка? А я ведь тебе навстречу иду, себе в убыток, можно сказать! – он отпил из скифоса. – И даже взяв обеих, ты еще сможешь жениться – как там у вас? – на чистокровной нойрин, и еще на одной атгибан и удовольствия ради взять какую-нибудь девушку уинвольской крови. Разве не так?
– Так, – хмуро отозвался Овейг, глядя не на ул-Нареда, а на полупустой кубок в его руке. Таких сосудов в последнее время было много, их привозили уинвольские купцы, но в Гарван-Этксе скифосов отчего-то было не найти.
– Ну! И будешь жить не хуже какого-нибудь шаха, Гарван, окруженный такими негами, которые многим из ваших и не снились из-за излишней скромности, – он криво усмехнулся. – Я бы на твоем месте не медлил и приложил все усилия. Может, и другие возьмут с тебя пример и заживете, не хуже, чем остальные, не изводя себя бессмысленными запретами.
Послышались призывные звуки зурны и звучный мужской голос вывел первую строку:
– Я много благосклонных взоров видел, уста карминные я часто целовал…
Овейг попрощался с купцом.
Уходя, Гарван слышал, как все более выразительной становилась песня: вступили барабаны, им вторили ритмичные хлопки и все свободнее, точно вино из разбитого кувшина, лилась песня о победе над очередной красавицей.***
Известие о торгах не понравилось Овейгу. Хотя час был поздний, он отправился в Обитель Амры, надеясь поговорить с Суав.
Улицы Гафастана были пусты, звуки празднества у дома Муннота затихли вдалеке. В некоторых узких улочках, затопленных тенями многоярусных глинобитных домов воздух был вязким и неподвижным, и прохладный ветер, дувший с реки, до них не добирался. Старательно обходя такие кварталы стороной, Овейг вышел на центральную площадь. Он видел силуэты караульных, замерших у Этксе и Высокого дома вестников. Точно ночные птицы, затаившиеся в густых кронах, стражи провожали его долгими взглядами. Они видели, что перед ними Гарван, и ни один не осмеливался его окликнуть.
Овейг скользнул в Обитель Амры и коротко поклонился статуе. В зале не было ни души – лишь темнота и тишина царили под высокими сводами. И курения, и светильники потухли – в воздухе еще чувствовался запах жженого масла и витал призрак благовоний. Льющийся сквозь отверстие в потолке лунный свет выхватывал из темноты лик Амры, который теперь казался зловеще-задумчивым и пленял мрачной красотой, так несвойственной этой богине.
– Овейг, – послышался шепот, похожий на легкое дуновение, – ты пришел. Тебя одолевают сомнения… Но разве может быть так, что ты не получишь то, чего жаждешь? Поговори с моей жрицей, она тебе поможет. Мне ведомы твои желания. Она не отвергнет тебя.
В воцарившейся тишине только лунный свет, как прежде, освещал лик статуи и обрисовывал очертания незапертой двери, что вела дальше, за Обитель. Овейг подошел к статуе и, прежде чем скользнуть во внутренний двор, поцеловал холодное каменное запястье.
– Я приду к тебе через одну из них. Разве смеет печалиться тот, кого я люблю? – услышал он.
Тем временем Суав сидела на скамье под высокими деревьями, смотрела на отражение луны в купальне и задумчиво причесывала свои длинные черные волосы.
Она вспоминала рассвет в святилище и встречу в Обители, когда она видела Овейга. Суав не доверяла ему и не знала, какие темные мысли он мог затаить в своем сердце, услышав ее дерзкие речи. Придет ли он в Обитель, чтобы еще раз увидеть ее? Суав надеялась, что он к ней не прикоснется, потому что Гарван слишком чист и сдержан; а если нет, то получит желаемое, как простой смертный, и забудет. А она сможет всем сказать, что такой славный юноша, которого желала бы всякая девушка в Триаде, на деле не лучше любого другого, самого невзрачного и бедного. При мысли об Овейге ее сердце не начинало биться быстрее, но Суав опасалась за сестру: она могла бы стать легкой добычей.
Темный силуэт закрыл отражение луны. Суав едва удержалась, чтобы не вскрикнуть, и подняла глаза: перед ней стоял Гарван. Он опустил край тагельмуста и поднес палец к губам, призывая Суав не шуметь. Его лицо было прекраснее и лунного лика, и всякого иного лица, которое Суав когда-либо доводилось видеть. Эта красота неизменно наполняла сердце Суав грустью и негодованием, когда она видела ее не в памяти, которая сглаживала подлинные впечатления, но наяву.
– Зачем ты пришел? Чего ты хочешь?