Заблудший

Овейг ответил не сразу и успел заметить, что лицо Суав на несколько мгновений приобрело выражение робкое, почти испуганное. Этим она ему живо напомнила Рависант.

– Ты знаешь, что ул-Наред собрался продать твою сестру?

– Нет, – выдохнула Суав, – я не знала. Как так?.. И Рависант мне ничего не сказала…

– Торги на следующей неделе. Но мне он согласился уступить ее за пять сотен серебром.

– Ты выкупишь ее? – Суав смотрела с надеждой.

– Если найду деньги. У меня их нет совсем. Рависант знает, и едва ли надеется. Теперь знаешь и ты.

– Зачем ты мне об этом рассказал?

– Чтобы никакой исход не был для тебя неожиданностью, Суав. – Он улыбнулся, видя, как Суав в волнении кусает полные губы. В лунном свете они казались темными, точно налитой плод инжира.

Гарван видел, что каменная скамья, прикрытая розовым покрывалом жрицы достаточно широка, и деревья приветливо клонят раскидистые кроны, полные тихого шепота, влекущего к любовному забытью. И только лишь тень тревоги разбивала жажду неги на множество мелких осколков, холодных и острых. Овейга судьба Рависант беспокоила почти так же, как и Суав.

– Спасибо, что сказал, Гарван.

Он кивнул в ответ.

Суав рада была видеть, что Гарван уходит. Когда его темный силуэт бесшумно скрылся в дверях Обители, Суав тяжело вздохнула. Полная горьких раздумий, она не смыкала глаз до самого утра.

V

Комната была пустая и светлая. Несмотря на жаркий час, в ней царила прохлада. Устроившись у давно потухшего, закопченного очага, Сванлауг перебирала травы. Из глаз ее катились слезы и падали на тонкие зеленые стебли.

– Отчего ты так печальна, Сванлауг?

– Лиггар умер. Его караван заблудился в одном из гиблых мест, да так там и остался.

– Откуда тебе стало известно?

– Он давно пропал, – она прерывисто вздохнула.

– Но об исходе тебе кто рассказал? Неужели сам Лиггар явился к тебе во сне с этой вестью? Если так, то знай: сны бывают обманчивыми.

Она бросила на Овейга взгляд, ставший колючим от грусти.

– Темные инээды сказали.

– О, как печально. И что же, Лиггар не станет одним из них?

– Нет, он не отреченный, просто «знакомая душа».

– И хорошо, – Овейг широко улыбнулся. – Зачем тебе полумертвый любовник?

Сванлауг вскочила, отбросив травы, но Овейг удержал ее.

– Мне кажется, ты слишком многое себе позволяешь, – в голосе Сванлауг слышались жесткие нотки.

«Твоя красота мне безразлична. Самый прекрасный лик теряет свое очарование, если за ним стоит недобрая, неразумная, непочтительная душа», – подумала нойрин.

– Прости, – он отпустил ее. – Я просто хотел, чтобы…

Сванлауг не желала слушать: она уже корила себя за слабину и за то, что так неосторожно попалась Овейгу на глаза.

– Вот, смотри, – он протянул ей причудливое черное перо. – Эмхир говорил, что, когда он видит этих птиц, его охватывает тоска, от которой сводит челюсти и больно сжимается сердце. Сегодня я нашел одну такую, мертвую, в саду. Ее перья чернее твоей печали.

– Я знаю, ему не нравились эти птицы.

– Не нравились? – Овейг поднял брови. – Не нравятся и нравиться не будут. Он еще вернется.

Сванлауг нетерпеливо смахнула навернувшиеся на глаза слезы.

– Ладно, Овейг. Ты же не за тем пришел, чтобы мне посочувствовать.

– Мне нужно, чтобы ты одолжила мне пятьсот суз серебром, Сванлауг.

Он рассказал нойрин, что с ним случилось и для чего ему понадобились деньги. Сванлауг молча качала головой и под конец объяснений скрестила руки на груди. Овейг уже предчувствовал ответ и был не рад его слышать. Старательно отводя глаза, он искал, на что бы отвлечься, лишь бы не внимать нравоучениям Сванлауг. Пусть она была его намного старше и еще помнила далекий Фён, он не чувствовал никакой разницы в годах. Ему нойрин казалась юной и слабой; он не признавал ее власти и часто думал, что, как только станет Наместником Гафастана, негласно отстранит ее от дел. И чувства нойрин его совсем не волновали.

– Неужели ты забыл все Обеты, которые давал? Неужели «умеренность во всем» – для тебя пустой звук? Невоздержанность тебе ничего хорошего не даст. Не мне судить, Овейг, но я не верю, что этого желает твоё сердце. Мне кажется, оно молчит. Будь это иначе, ты не был бы так глух к окружающим. Зачем потакать постыдным желаниям плоти? Не лучше ли побороть, переждать, не идти у неё на поводу?

– Нет, этого хочет именно мое сердце. Разве мой замысел – освободить двух девушек – не благороден?

– Если так судить, то проще в Гафастане вообще отменить рабство, но разве это всех осчастливит? Сколько людей будет предоставлено самим себе, без работы и крова? Иные ведь в рабстве живут лучше, чем свободные люди. А чужаки и пленные, разве они заслуживают свободы? Они слишком многое видели здесь, и нельзя их отпускать. Они проливали кровь наших людей и должны искупить свои прегрешениям посильным трудом, чтобы в конце пути упокоиться в этих землях. Нет, Овейг, не все так просто, как ты это видишь. Пройдёт время, и ты согласишься со мной.

Он не ответил.

– И ведь так уже было, Овейг, ты уже совершал такую ошибку. Разве предыдущее твоё рвение привело к чему-нибудь хорошему? Если бы ты не настаивал, Эсхейд сейчас была бы жива.

– Это было не только мое, но и ее решение, – холодно ответил Овейг.

– Да, но, если Эсхейд слушала Мьядвейг, а не тебя, и ушла бы вместе с людьми Эмхира, все было бы иначе. Пусть в разлуке, но вы с ней были бы счастливее.

– Смерть тоже разлука. Но я уверен, Эсхейд ещё вернётся, и я узнаю ее, как ты всегда узнаешь своих любовников, у которых душа одного человека.

Сванлауг смутилась.

– Поступай как знаешь. Но не рассчитывай на меня или кого-то из Высоких Гарванов: никто не станет помогать тебе воплощать в жизнь безрассудные замыслы.

Овейг ушел, ничего не сказав Сванлауг.

Найти Скарпхедина оказалось труднее. В Этксе сказали, что он отлучился из Гафастана и вернется лишь вечером. Больше рассчитывать Овейгу было не на кого: встречи с Мьядвейг он опасался, а никто другой из Гарванов не осмелился бы ему помогать без разрешения правящих.