Заблудший

Когда заходящее солнце затопило охристые улицы Гафастана светом и тенью, Овейг был уже на пристани. Он долго смотрел, как на воде пляшут многоцветные блики, как рыбаки опускают паруса своих лодок и несут домой поздний улов; слушал плеск воды и хриплые крики пестрых сефледов, дравшихся из-за кем-то оброненной рыбы.

Ночь опускалась стремительно.

Скарпхедин сошел с темной лодки, украшенной знаками Нидвы, хорошо различимыми в свете факелов. Высокий Гарван любил этот город, принадлежавший Гицуру, но навещал его очень редко.

Ожидания Овейга оказались напрасными: ответ Скарпхедина был такой же, как и ответ Сванлауг. В Этксе помощь было искать бесполезно. Оставалось надеяться на Суав.

VI

Жрицы Амры – те, что продавали свою любовь, – не имели ни собственного дома, ни рабов, но сами были рабынями своей покровительницы.

Суав была достаточно хороша, чтобы не отдаваться никому за символические дары: жаждавшие обладать ею платили серебром или золотом. Она принесла в казну Храма немало украшений и монет трех городов, и все равно не могла позволить себе никаких вольностей. Она понимала, что у нее нет власти ни над одним мужчиной, она слаба и одинока. Все, что у нее было – Рависант и те деньги, которые бы ей остались по окончании служения Амре, но их было слишком мало, чтобы выкупить сестру.

Бессонная ночь, проведенная в душевных метаниях, не принесла ей ничего хорошего. Суав была грустна, и никто из тех, кто приходил за любовью жриц в этот день, не выбирал ее. Улучив момент, когда большинство служительниц отправились приносить жертвы Амре, Суав спустилась по беломраморным ступеням в хранилище. Из Обители доносилось мелодичное пение, тонкое, приятное всякой нотой, многоцветное и насыщенное, точно переливы аммолита. Они славили Милостивую, а Суав собиралась ее обокрасть. Услышит ли ее Амра? Простит ли?

Судорожно заламывая руки, Суав подошла к двери. В дневные часы хранилище было закрыто, но Суав знала, в которой из потайных ниш лежит в этот день ключ и как ее открыть. Где-то вверху хрустнул песок садовой дорожки. Жрица вздрогнула и обернулась. Но ничего больше не услышала: как прежде до нее доносились переливчатые отзвуки песнопений и шелест листвы. Дрожащими руками она надавила на два камня и, с трудом дотянувшись до третьего, отодвинула его.

Тяжелый металлический ключ приятно холодил ладонь. В двух замках она повернула его по солнцу и в третьем – против. Что-то щелкнуло. Тяжелая, окованная медными пластинами дверь отворилась бесшумно, и жрица переступила порог, оказавшись в полумраке хранилища. В сундуках ожерелья и цепочки лежали, свернутые в кольца, точно золотые змеи, еще не пересчитанные монеты – россыпи лун и солнц – раздували бока плетеных корзин, браслеты и кольца, пойманные единой нитью, были собраны гроздьями, холодные, печальные, давно позабывшие тепло девичьих рук.

Золото и самоцветы, о каких Суав не могла и мечтать, манили ее. Прохладный воздух словно бы полнился теплым шепотом, обещавшим красоту и богатство, царские почести. Разве Суав не достойна? Жрица стряхнула наваждение и опустилась перед корзиной, полной серебряных монет. Пяти сотен суз никто бы не хватился, но нести их было бы тяжело и неудобно, под накидкой не скрыть. Что будет, рассыпься они посреди улицы? Что скажут люди? И кто поможет жрице Амры их собрать? Это не останется незамеченным, и старшие жрицы, услышав такую историю, что-нибудь обязательно заподозрят.

Пропажу украшений заметить проще, особенно если кто-то из хранительниц положил глаз на какое-нибудь из них. И оценить их было сложнее: стоит ли хоть одно пять сотен серебром или больше? Сможет ли расплатиться Суав усердным служением или этот обман будет с ней до конца жизни?

Далекая песня жриц становилась все тише. Вот-вот девушки станут возвращаться и заметят, что дверь хранилища открыта. Тогда Суав не избежать позорной казни.

Дрожь пронизала все тело Суав. Всегда смелая, теперь она удивлялась своей внезапной робости. С трудом она отсчитала сотню серебряных монет и вытащила из глубины сундука, стоявшего в самом дальнем углу, два скромных ожерелья, одно из которых было украшено мелкими гранатами. Монеты она завязала в покрывало, а ожерелья спрятала на поясе.

Затворив тяжелую дверь и вернув ключ на место, Суав поспешила вернуться в жреческие покои: ей нужно было перепрятать деньги и украшения, чтобы вынести их из Обители. Суав сменила платье на менее броское, обвязала жреческое покрывало вокруг бедер, голову прикрыла накидкой, ниспадавшей почти до колен. Такой наряд привлекал гораздо меньше внимания, и под накидкой было не различить, что несет с собою жрица Амры.

Сад наполнился звуками шагов и разговоров: жрицы возвращались со службы, овеянные дымом курений; их глаза все еще светились чистым молитвенным светом, и в сравнении с ними Суав казалась себе пропыленной и запятнанной, как шелковый платок, зацепившийся за придорожный куст. Притворившись такой же легкой и невесомой, Суав вышла навстречу подругам, кивая и улыбаясь, прошла мимо них и выскользнула в Обитель. Высокая жрица в оранжевом покрывале заботливо расставляла курильницы у алтаря и поправляла свежие цветы. Казалось, она не обратила внимания на Суав, которая, не взглянув на свою покровительницу, вышла на улицу.

***

В центральных кварталах Гафастана вести разлетались быстро. Вестники и Гарваны чутко следили за тем, что происходит, не выказывая явного внимания, но и ничем не пренебрегая. Трудно что-либо утаить в торговом городе, где жизнь кипит, полная разговоров и звона монет. Одна из таких вестей добралась и до Овейга. Проходя утром мимо торговых рядов, он услышал: «Сандар вернулся!»

«Можно не искать ростовщиков. Вот моя надежда!» – подумал Гарван.

Сандар был далеким потомком славного Сигитона, который во времена последнего йалтавара Траудзу-Теида успел побывать и копейщиком, и садовником, а потом возглавил восстание против айдутов, чем помог и усгибан, и отреченным нойрам. Потомки Сигитона сохранили его хищный оскал, скользивший во всякой даже самой искренней улыбке.

За многие десятилетия со времён последнего йалтавара семья Сигитона успела пережить и взлёты, и падения. Некоторые, отличавшиеся особым легкомыслием, так присущим этому роду, оказывались проданными в рабство за долги. Их выкупали Гарваны из Нидвы или купцы из Афлетана. Теперь, насколько это было известно Овейгу, у Сандара все было хорошо и деньгами он сорил не задумываясь, чем заслужил осуждение со стороны жрецов и многих аскетичных Гарванов. Овейг много раз бывал на вечерах в доме Сандара, где собиралась богатые гафастанские юноши, чтобы провести время за чтением стихов, музыкой и хорошим вином.

Небо еще не успело окраситься в томные предзакатные цвета, а в доме Сандара уже кто-то играл на уде, рабы сновали с подносами, слышались веселые голоса, гулко отражающиеся от беленых стен, окружающих двор.

Сандар радостно встретил Овейга. Он не привык скрывать лица при друге, а тот никогда не приводил новых людей без одобрения Гарвана. Во внутреннем дворе собралась старая компания: Эрдем сын торговца специями, Ноттиарн – племянник начальника Вестников и Терниб – средний сын крупного землевладельца из рода знатных атгибан. Эрдем сидел, облокотив на бедро гриф ребаба, напротив него Ноттиарн перебирал струны уда, Терниб крутил в руках наполненный кубок, рискуя пролить вино на ковер. Все трое страшно гордились своей дружбой с будущим Наместником Гафастана и, увидев его, выказали привычную вороватую радость.

Усадив Овейга рядом с собой, Сандар начал расспрашивать его о делах в Этксе.

– Устал, наверное, ничего не делая, а, Овейг? – пошутил Сандар.

Беседа потекла в привычном русле. Овейг не отказывался от густого эрмегернского вина, слушая рассказы Сандара о его недавних путешествиях. Ноттиарн тоже не молчал и поведал о том, что в Гафастане теперь совсем не весело: какие-то неприкаянные попрошайки непрестанно обворовывают мелких торговцев, и никто их не может поймать. Терниб радовался тому, что эти люди не могут вредить рабам, которых он выгодно продает на местном рынке на исходе каждого полугодия.