Заблуждение велосипеда

И мы едем в парк, заезжаем в самые закоулки, погода хорошая, поздний апрель, тепло и сухая листва. Потом идем к товарищу Саши, снимающему комнату в доме по соседству. Они о чем-то беседуют, но мне ничуть не скучно, на душе легко, оттого, что дядя Саша — не обманул, что он не такой, как все взрослые.

Теперь я понимаю, что Лида и в особенности Саша могли уделять нам так много времени, потому что нигде толком не работали. Иногда они ездили в глубинку, по путевкам «бюро пропаганды советской литературы», была такая организация. Читали колхозникам свои стихи и рассказы.

(К слову, мероприятия весьма интересные и обоюдно полезные, я бы сейчас с удовольствием куда-нибудь отправилась. Скажите только, куда. Где уцелели колхозники, способные собраться в действующий, еще не сгоревший, дом культуры? Наезжая регулярно в Т-скую область, ужасаюсь масштабам умышленного уничтожения деревни.)

На эти более чем скромные средства и существовала их семья.

А они были очень талантливыми людьми. У Лиды тогда была всего одна книжка рассказов, но рассказов просто отменных, уровня Юрия Казакова или Евгения Носова. Саша, если я не путаю, выпустил одну книжку прекрасных стихов, таких простых, глубоких, русских. Ходу им не давали, Сашу даже и в периодике не печатали. А они были не из тех, кто способен добиваться внимания к себе.

Теперь опубликоваться — не проблема. Тетя Лида недавно подарила мне свою книжку. Читать невозможно. Вязкая каша, оккультная белиберда. Где все?

Где нехитрые пронзительные истории про живых людей, где точное, лаконичное слово, проникновенная интонация? Куда все девалось? Увлеклась оккультными знаниями, а в обмен пришлось отдать писательский дар?

А Саша…

Они уже давно не жили у нас в нижней комнате, их сменили веселые и дружные многочисленные Ясуловичи.

Солнечным, теплым днем в начале осени я встретила Сашу на Новинском бульваре, возле дома, где они жили. Тогда я сочиняла стишки, не в лад, невпопад, этакие верлибры, и вот одно стихотворение напечатали в журнале, кажется, «Пионер». И Саша, встретив меня, сказал, что прочел этот стишок и что ему понравилось.

— Это твое стихотворение, — серьезно сказал он. — Твое.

Солнечный день, и опять, как тогда в апреле, когда он из-за меня не поехал на Пасху, сухие листья летят…

А пасмурным днем в конце января или начале февраля, в воскресенье, я была в Москве, и мама позвонила мне с дачи:

— Ксюшенька, тут такая неприятность, должна тебя огорчить. Саша Тихомиров две недели назад погиб, попал под электричку в Переделкино…

Ему и сорока не было.

Там какая-то мутная и до зубной боли обыденная история. Полюбил девушку, она родила дочку, хотел уйти к ней, но жена его как-то «пугнула», и он не ушел. Разрывался, стал пить лишнего, вечером пошел пройтись в лыжных ботинках (других не было), поскользнулся на платформе.

В то, что он бросилсяпод поезд, я не верю категорически. Нищета, депрессия, тупик… Задумался. Лыжные ботинки.

Погибает не слабейший, погибает — лучший.

Под влиянием этой истории и многих похожих, следовавших потом, между мужьями и женами, сыновьями и матерями, у меня сложилось представление о женщинах как о мрачной силе, смертельно опасной для мужчин. Может, еще и потому, что лично меня обычно донимали и подставляли женщины — непроходимо глупые, но дьявольски хитрые, двуличные, завистливые, мелочные.

Поэтому я всегда на стороне мужчин.

На той стороне, где можно вдруг послать все к такой-то матери, вскочить солнечным днем в автомобиль, а нет автомобиля — на велик, и дорога весело побежит тебе навстречу, а если дорога не та, то свернем на другую.

И никогда ничего не поздно.

И всегда возможно все.

Последним нашим жильцом был Натан Эйдельман, «Тоник», приветливый, веселый, ходивший по дому босиком. Он писал книгу, а Юля, его жена, сокрушалась:

— Зовут в лучшие университеты Европы и мира, а он не едет. Говорит, работать надо, все мои герои умерли в возрасте пятидесяти девяти лет, и я так же умру, поэтому надо мне успеть побольше поработать… Ну что за человек?

Следующей осенью он действительно умер, в пятьдесят девять лет.

Жильцы закончились, в доме стали жить мы сами, и наш участок с грибами на бывших клумбах стал осваивать мой сын, «Драгунское отродье», как называют его наши соседи по Каретному, старые эстрадники, помнящие моего папу молодым и находящие Тему очень похожим на дедушку.

Погода хорошая, воскресенье.

Я давно готова, а мама все собирается, пристегивает чулки какими-то штучками к утягивающему поясу. Как все это долго, противно и хлопотно! Какая скука быть женщиной! Неужели и мне тоже надо будет пристегивать чулки? Ужас, ужас…

Наконец спускаемся на лифте.

— Доброе утро, погода хорошая, как раз погулять, — говорит лифтерша тетя Шура.

— Мы идем покупать брильянты! — радостно сообщаю я и понимаю, что мама меня сейчас убьет.

Мы с мамой выходим из подъезда на Каретном ряду и шагаем направо, вниз, к Петровке.

Брильянты продаются у старушки по имени Нина Михайловна, в Неглинных переулках. Дом старый, с облезлой лепниной на потолке, в квартире ужасно воняет кошками. А вот и кошки! Ура, кошки! Обожаю кошек! У них такие милые физиономии с хитрыми усатыми улыбками, они так смешно играют и машут лапками. Кис-кис-кис! Кис-кис… Но кошки дикие все до одной стремительно прошмыгивают мимо меня и прячутся. Удается изловить одного рыжего котенка. Он пребольно, до крови, царапает меня задними лапами и тоже смывается.

В квартире тесно стоит старая мебель. Все нагромождено, напихано кое-как, кругом беспорядок и пыль.

Мама и Нина Михайловна сидят на диванчике с подлокотниками в виде львиных голов и рассматривают кольца, серьги, браслеты, цепочки, кулоны, подвески и еще много всего сверкающего и драгоценного, названия чему я не знаю. Уже долго. Уже скучно. Уже совсем долго и невыносимо скучно.

— Подойди-ка сюда, — зовет мама. — Померяй.

Мне на средний палец надевают золотое кольцо с зеленым прозрачным камушком, окруженным маленькими блестящими. Руке неудобно. Как ездить на велике с такой штуковиной на пальце? На кривую березу как залезать, скажите?

— Нравится?

— Нет.

Мама вздыхает и делает характерную гримасу: «О чем с тобой говорить!»

И еще долго, долго, долго мы сидим в вонючей, пыльной, тесной, полной злых кошек, квартире. Так ведь и умереть можно. От скуки. Запросто.

Теперь, когда некоторые люди (обыкновенно женского пола) удивляются, что я не ношу колец и крайне слабо интересуюсь «бирюльками», я коротко отвечаю, что драгоценности — это скучно.

Нас обокрали. Дачные грабежи тогда, в начале семидесятых, были делом повсеместным, обыкновенным. Ни охраны, ни электронных замков. Нас обчистили по первое число. Уволокли: холодильник, телевизор, прихватили и стабилизатор, складные деревянные стулья, початую бутылку вина, швейную машинку, даже ободок от унитаза и держалку для туалетной бумаги. И еще много-много всего по мелочи.

Приезжали милиционеры:

— Что вы хотите? Тут Кеннеди убили, а вы из-за какого-то холодильника…

— Это где «тут» Кеннеди убили? — удивилась мама.

— Я вопчеговорю, — сказал деревенский следователь.

Мама обожала пересказывать этот диалог.

Но в тот раз все наши вещи нашли и вернули. Потому что эти же воры обокрали и Людмилу Зыкину, живущую по соседству. У нее тоже много чего вынесли, в том числе и ковер из обезъянних шкур, подаренный ей во время турне по странам Африки.