Заботы пятьдесят третьего года

– Я такой, Алик, не оттого, что ответственность свою ощущаю, а оттого, что хозяином себя не чувствую.

– А пора бы.

– Наверное. Но я человек приказа, таким война сделала. Приказали сверху - исполнил. И сам приказал. Тем, что внизу.

Дошли до Инвалидной, и здесь Смирнов решился. Он тихо спросил:

– Алик, где твой пистолет, который ты в сорок пятом у демобилизованного выменял?

– Как где? Ты же мне сказал, чтобы я выбросил его, я и выбросил, рассматривая свои хорошие башмаки, искренне ответил Алик. Они уже остановились.

– Куда ты его выбросил?

– В сортир, как ты и приказал.

– Не ври мне, Алик. Я нашел твой "штейер" и по дурацкому латунному шурупу узнал. Такие вот пироги.

– Я очень боялся, что это так, и очень наделся, что это не так, Саня.

– Давно догадался?

– В день отцовских похорон. Не догадался - почувствовал. Но не верил. Не верил!

– Не хотел верить. Ты пойдешь со мной?

– Да.

В натуре хорошенькая девица не морщила нос, не сбрасывала казакин. Она открыла им дверь и затравленно смотрела на Смирнова.

– Давно приехала?
– не здороваясь, спросил он.

– Позавчера, - хрипло ответила та.

– Я же тебя просил, Валя.

– Я не смогла, Александр Иванович.

– Здравствуй, - укоризненно поздоровался Алик.

– Здравствуй, - мрачно ответила она.

В прихожей появился Виллен. Стоял, упершись правой рукой в дверной косяк, и непонятно улыбался. Поулыбался и известил Смирнова:

– А я тебя второй день жду, Саня. Только вот на кой ляд ты Альку приволок?

Не отвечая на вопрос, Смирнов предложил:

– Давай, Виллен, отпустим Валю погулять, а?

– Давай отпустим, - охотно согласился Виллен.
– Гуляй, Лера.

Сестра выскочила из дома, на прощанье яростно хлопнув дверью. Избушка слегка сотряслась. Виллен широким гостеприимным взмахом руки пригласил визитеров в комнату, которая на этот раз была сравнительно прибрана какой-никакой, но женской рукой. Уселись.

– Как ты ей в глаза смотришь?
– поинтересовался Смирнов.

– Прямо, - отрубил Виллен.

Помолчали. Алик встал из-за стола, походил по комнате, остановился у портрета с траурной лентой, не выдержал, спросил:

– Зачем ты все это сделал, Виля?

– Что именно?

– Зачем ты навел их на меховой склад?
– начал задавать вопросы Смирнов.
– Зачем ты их посадил?

– Навел, чтобы посадить, - спокойно пояснил Виллен.

– А лбами зачем их сталкивал, зачем стрелять друг друга заставил?

– Потому что их через восемь месяцев выпустили. А они не должны жить на свободе.

– За что ты их так ненавидишь?
– Алик, сочувствуя, смотрел на Виллена.

– Я их ненавижу?
– удивился тот.
– Можно ли ненавидеть блевотину, дерьмо, помойку? Я просто хочу, чтобы их не было.

– Как красиво-то, Виля!
– восхитился Смирнов.
– А главное - вранье. Все это из-за Валерии, Алик. Аристократу Приорову сильно не нравилось, что сестра с приблатненными компанию водит. Сначала с Ленькой Жбаном дружила, а потом в Цыгана влюбилась по-настоящему. Так, Виллен?

– Не влюбилась, а путалась.

– Это ты о сестре?
– спросил Алик.

– О сестре, о сестре, - подтвердил Виллен.

– Глупенькую соплячку эту подонки разок-другой в кабак сводили, она про роскошную жизнь сразу все и поняла.

– Она Цыгана любила, - напомнил Смирнов.

– Да брось ты! Любила! Кого? Падаль эту?! Тварь эту, которая мне, понимаешь - мне!
– рассказывала, как они в лагерях политических давили! Пятьдесят восьмая - значит, фашисты! Давили их! А охрана на это с удовольствием закрывала глаза!

– Я тебя посажу, Виля, к этим самым блатарям посажу, - пообещал Смирнов.

Виллен успокоился, посмотрел на него, презрительно фыркнул:

– Не посадишь. Руки коротки. Да и за что, собственно, ты можешь меня посадить?

– За многое. И на порядочный срок.

– Излагай, что имеешь, - предложил Виллен и откинулся на стуле: слушать приготовился.

– Твоя любовница, Елена Петровна Муранова, работает на той самой меховой фабрике. Сечешь?

– Ну, и что это доказывает?

– Пока ничего. Но я Елену Петровну потрясу, как умею, и кое-что докажу. Зрячую наводку докажу.

– Не докажешь. Дальше.

– А дальше - твоя доля в меховом деле.

– Нет моей доли, все Колхознику отдано было.

– Чтобы тот как можно быстрее засветился. Пили, что ли, вместе и ты его на опохмелку денег добывать отправил на рынок?

– Не докажешь, - повторил свое Виллен.

– Жбана под пулю подставил. Мне Валерия призналась. Ты ей говорил, будто от меня слышал, что Жбан всех на следствии заложил, и поэтому, мол, самый малый срок ему в суде отмотали. Девчонка тут же, естественно, все Цыгану доложила. Как ты посмел сестру свою в это кровавое болото затянуть?

– Я не собираюсь слушать твои нравоучения.

– Как ты устроил, чтобы Жбан пошел через Тимирязевский лес?

– Догадайся.

– Догадаюсь. И докажу подстрекательство к убийству.

– Не докажешь.

Смирнов вдруг успокоился, расслабился и, уподобясь Виллену, откинулся на стуле.

– Ты хуже их, Виллен. Они хоть по своему кодексу чести действовали. А ты с ними в дружбу играл, в наперсниках и мудрых советчиках у них ходил. И потом - нож в спину. Ты хуже их всех.

– Ты, Саня, судя по всему, когда клопов моришь, руководствуешься какими-то этическими нормами? Я ими не руководствуюсь.

– А чем ты руководствуешься?
– устало поинтересовался Алик и сел на диван. Виллен вместе со стулом развернулся к нему и объяснил:

– Руководствуюсь я, Алик, одним. Всякое зло должно быть наказано. И по возможности уничтожено.

– Зло, а не люди, - возразил Алик.

– Люди, творящие зло, - не люди.

– Тогда и ты не человек, - решил Смирнов.
– И я должен тебя уничтожить.

– Не сможешь, Саня.
– Виллен был спокоен, рассудителен, несуетлив. Хорошо подготовился к разговору.
– Не дам я тебе такой возможности.

– Ты их навел на Столба, ты им разъяснил, что он сделал отначку. Ты, вручив Цыгану пистолет, спровоцировал перестрелку, в которой Цыган был убит.