Забытый вальс

Я села рядом и довольно долго за ним наблюдала. В доме стояла непроницаемая тишина. Я собралась о чем-то еще спросить, но тут послышались шаги, кто-то спустился со второго этажа и прошел в кухню. В проем я разглядела Фиону. На ней был халат, и выглядела она вполне отдохнувшей, что называется, «освежилась». Она включила чайник, обернулась, увидела меня и вздрогнула.

— Давно ты здесь?

— Только что приехала, — солгала я.

— Джек, ты должен звать меня, когда стучатся в дверь. Звать меня, ты понял?

— Не переживай так, — вступилась я.

— Ты меня слышишь, Джек?

— Да, хорошо.

Уладив этот вопрос, Фиона перевела взгляд на меня и криво улыбнулась:

— Хочешь чаю?

— Надо поговорить насчет дома, — сказала я спустя некоторое время, когда мне стало получше.

— Насчет дома, — повторила она, печально поведя рукой в воздухе. Надо отдать Фионе должное: к деньгам она не жадна. — Я говорила, что мы продали дом в Бриттасе?

— Нет, не говорила.

— Продали. Я к чему: выше миллиона не подняться. Никак. Шэй говорит.

— Точно? — переспросила я.

— Больше не строят. За весь год ни один кирпич не добавился. Ни один. Так он говорит.

— Ну что ж, это ведь было безумие, — сказала я. — Все как с ума посходили.

— Думаешь?

И мы замерли, прислушиваясь к шороху денег: они облетали со стен, полов и гранитных столешниц кухни, оставляя за собой кирпич, щебенку и камень.

Со второго этажа спустился Шэй, только что из душа, довольный собою, в рубашке поло и джинсах.

— Джина! — воскликнул он, словно мы с ним старинные товарищи по гольфу, давненько не встречавшиеся у лунки.

С тем он и отбыл поспешно забирать Меган, Фиона принялась смешивать салат, а я сказала, что между мной и Шоном все кончено. Так, к слову. Если ей интересно. Если она хочет знать.

— Кончено, — сказала я. — Не желаю больше его видеть. Пусть себе возвращается к жене.

— Что значит «пусть возвращается»? — переспросила Фиона. — Он и не уходил.

— Как скажешь.

— Думаю, он ей даже не признался, — продолжала она.

— Неужели?

Значит, я говорила всерьез. Что не хочу больше видеть его. Никогда. Шон в трехстах метрах отсюда, разыгрывает из себя отца и мужа, моя сестра на собственной кухне изображает идеальную жену и мать, а я — я идеальная, законченная идиотка. Мне предстоит платить по счетам. Я проиграла — так я решила.

— И что ты в нем нашла? — вздыхала Фиона.

— Засранец мелкий, — вторила я.

— Он всегда такой, понимаешь? Нельзя относиться к нему всерьез.

— Что ж, я относилась.

— Он сидел вот тут, — продолжала она, разгорячившись, — не поймешь, на меня сердится или за меня. — Сидел тут, — палец тычет в кожаный стул-бочку, — и разливался про то, как он одинок. Нет, хуже. Про то, как одинока его жена. Как он за нее переживает.

— Когда это было? — поинтересовалась я.

Фиона поглядела на стеклянную перегородку, за которой начинался сад. В сумерках там проступало ее отражение. Проверила гримасу, уровень скорби, состояние прически.

— Засранец мелкий, — сказала она. — Мне он нравился.

Она прислонилась к черной столешнице, подняла ладони — в точности как Шон, когда пытается переубедить собеседника.

Вообще-то Фиону клеят все, таково уж ее пожизненное бремя. Даже почтальону приглянулась моя сестра, она прямо-таки заложница своей красоты, не смеет сама отозваться на стук в дверь.

— Когда это было? — повторила я.

— Ой, я не помню.

Зато я припомнила кое-что еще. Беда не в том, что мужчины тянутся к Фионе. Беда в том, какое именно впечатление она производит. Никто не хочет трахнуть ее, все хотят вздыхать по ней и томиться. Вот отчего она так печальна.

— Много лет назад, — сказала Фиона. — Я только-только забеременела Джеком. Слегка отупела. Не могла толком понять, к чему он это говорит.

— А что он говорил?

— Ой, да не помню. — Она перешла к холодильнику с двойной дверью, чуть ли не на полкухни. — Что они все говорят?

Она открыла дверцу, негромко хлюпнула резинка.

— Джина, — сказала Фиона. — Шэй не может найти работу. Он, знаешь, с прошлого октября не работает.

III

Стучась во врата рая [36]

Когда Иви было четыре года, она упала с качелей и Эйлин ударила нерадивую няню, а Шон, вернувшись домой, сунул мизинец в рот дочери, проверяя, не прикусила ли она щеку изнутри. Он проверил ее зрачки:

— Посмотри на меня, Иви. А теперь на лампочку.

— Я потеряла туфлю, — сказала она.

Шон вышел в сумерки и нашел под качелями маленькую балетку с блестками. Сверху балетка измазалась в глине, а к подошве прилип кусочек дерна.

36

«Стучась во врата рая» (Knockin’ On Heaven’s Door, 1973) — песня Боба Дилана, прозвучала в вестерне американского режиссера Сэма Пекинпа «Пэт Гэрретт и Малыш Билли» (Pat Garrett and Billy the Kid).

Настало время — после беспощадного рассказа Фионы, — когда я начала перебирать и подвергать сомнению все, что произошло между мной и Шоном, все, вплоть до выбора кровати. Я упустила ключевые детали, думалось мне, я неверно истолковала знаки. Если любовь — это повесть, которую мы рассказываем сами себе, значит, я неправильно рассказывала свою повесть. Или страсть всегда, неизменно ведет не туда?

Теперь мне кажется, что я смогу рассказать эту историю правильно, если сумею вычислить, что произошло с Иви. Если я подумаю над этим и пойму, то смогу понять Шона и облегчить его боль.

Вечером того дня, когда Иви упала с качелей, они сидели с усталой, но улыбающейся девочкой в приемной врача, и вдруг она обернулась к отцу и спросила:

— Я умерла?

— Дурочка, — сказал он. — Конечно, нет. Смотри, ты — живая!

Доктор, говоривший с заметным английским акцентом, представился как Малахи О’Бойл — имя очень ирландское и очень искусственное, «явный псевдоним», уверяла впоследствии Эйлин. Малахи О’Бойл усадил Иви на кушетку, потом уложил, пощупал затылок, проверил реакцию зрачков и прочие симптомы, слушая взволнованный и четкий рассказ Эйлин и совершенно им не интересуясь.