Зачарованное озеро
Шрифт:
Родители ни словечком не касались возможных причин происшедшего. Говорили оба, что все это очень странно, но очень быстро перестали это обсуждать, когда папаня вспомнил прошлые случаи, разве что не на улице Серебряного Волка, когда точно так же рушились и лавки, и целые галереи: орда жуков-древоточцев постаралась, изъела столбы, перила и кровли, иные как раз дубовые. Правда, это было давненько...
Тарик не удержался, спросил нарочито безразлично, видел ли папаня на обломках следы извилистых ходов древоточцев — они ведь заметны, словно пятна грязи на чистой скатерти. Папаня раздраженно ответил: всем было не до того, чтобы приглядываться: вытаскивали из кучи обломков покалеченных, стараясь делать это как можно осторожнее — обломки порой громоздились затейливо,
будто палочки при игре в бирюльки, — и бережно носили их: кого в повозку, кого домой. Уносили мертвых (над которыми призванный все же отец Михалик прочитал, как полагается, «печальное напутствие»), потом сносили обломки в две большие кучи. Где тут было приглядываться?
Мелькнула мысль якобы невзначай навести родителей на разговор о ведьмах. Он читал кое-что у студиозуса Клемпера, с некоторых пор ставшего натуральным летописцем улицы Серебряного Волка. Через год — памятная дата со дня заложения улицы, крайне благоприятное число: три дюжины на дюжину. Хроники здесь вели с того самого времени, но вразнобой, своим хотением, а не поручением, так что получилась груда из десятков трех рукописей, писанных самыми грамотными в свободное время. Два месяца назад, когда Клемпер сидел в «Уютном вечере» с двумя Старшинами, зашел разговор о памятном дне и о хрониках, и в конце концов Клемпе-ру — человеку знающему, обучавшемуся изящным искусствам — предложили написать на основе этих хроник и архива улицы полную хронику, отбросив незначительные мелочи и оставив рассказ о примечательных событиях: печальных, радостных и любопытных. И Клемпер загорелся. От платы он отказался, заверив, что у него есть знакомый печатник, и он заработает на книжке кое-какую денежку (против книжки Старейшины ничего не имели, совсем даже наоборот). Он попросил только снабдить его перьями, бумагой и чернилами — их потребуется немало, а он дворянин старинного, но небогатого рода, так что родители содержание поневоле выдают скудное (он не стал вдаваться в подробности, но Тарик-то знал: небольшую денежку Клемпер прирабатывает, сочиняя зазывные вирши для торговцев, какие приказчики по старому обыкновению распевают в людных местах). Его пожелания выполнили, а вдобавок без платы снабжали провизией и вином, следя, чтобы количество вина не пошло в ущерб делу. Работа спорилась, уже сделанным
Старейшины довольны, и никто не сомневается, что книга выйдет к сроку, — к зависти остальных улиц Зеленой Околицы, которые до такого не додумались...
У Клемпера Тарик и прочитал недавно о случае, когда последний раз на улице Серебряного Волка объявилась ведьма, тридцать два года назад. Точно так же, как совсем недавно старуха Тамаж, она купила выморочный домик, прикинувшись безобидной пожилой вдовушкой бакалейщика, продавшей лавку после смерти мужа от удара и переселившейся на Зеленую Околицу, где жизнь во многом легче и проще и уж, безусловно, дешевле, чем в Городе.
Хорошо еще, что ведьма оказалась слабосильной, однако три с лишним года пакостила мелко, но безостановочно: насылала на детей грыжи и простуды, а на тех, кто постарше, — хвори (не смертельные, но досадные и требовавшие долгого лечения), морила домашнюю птицу (далеко не с таким размахом, как произошло с дядюшкой Ратимом) и разную живность, ссорила влюбленных и супругов, до того живших в мирном согласии. Лошади хромали, собаки бесились — да много чего происходило... В конце концов ведьма была неопровержимо уличена, схвачена Гончими Создателя и побрела на костер. Вот только ни словечком не поминалось, каким именно образом ведьму обнаружили и изобличили. Написано было: «В конце концов была неопровержимо уличена», — и ничего больше.
Можно поговорить с теми, кто помнит те времена, — их немало на улице Серебряного Волка, а такое не забывается. Должен помнить и отец Михалик, здешний уроженец, — в тот год, двадцати с небольшим, он уже стал младшим причетником. Но это задача грядущих дней, а пока следует промолчать — родители ни словечком о ведовстве не заикнулись, а ведь папаня непременно рассказал бы, схли бы у них на Плясовой зашел разговор...
Что любопытно, Тарик пришел к выводу, что родители и сегодня собираются предаться ночным игривостям. Папаня на сей раз на гитарионе не играл и не пел (ну понятно, не тот нынче вечером настрой) и маманю не допекал шаловливо руками, но взгляды
говорили сами за себя, да и маманя снова оставила мытье посуды на завтрашнее утро, что дополняло сложившуюся догадку...
Так что Тарик покончил с ужином первым и направился к себе в комнату, успев услышать, как маманя объявляет Нури, что работы для нее на сегодня больше нет и она может уйти в свою комнатушку, — ну да, все как в прошлый раз...
Тарик приобрел кое-какой опыт свиданок с девчонками, а потому действовал привычно. Тихонечко выйдя во двор и убедившись, что лампа в родительской спальне горит, но занавески задернуты плотно, на цыпочках пробрался в баньку. Стараясь не производить шума, нагрел ушатик воды до теплоты и тщательно вымылся весь. Вернувшись к себе, надел не праздничную, но свежестираную одежду и носки. Старательно разжевал большой шарик аптекарского снадобья для освежения и благоухания дыхания, выплюнул в ведро влажную кашицу. Все приготовления закончены, до урочного часа остается не так уж много, но минутки ползут, как сонные черепа-хиусы...
Он сидел у окна, выходящего в дикое поле и на Серую Крепость. В общем-то, и у него, и у Тами имелись дома часы, так что свободно можно было назначить определенное время, но Тами, скорее всего, тоже читала любовные
голые книжки о старинных временах, когда люди еще не придумали часов и влюбленные назначали свиданки, примеряясь к движению небесных светил. Так и в самом деле гораздо красивее, вот только с одинаковым нетерпением следишь что за стрелками часов, что за перемещением светил: те и другие, представляется, равно медлительны — разница только в том, что часы можно заподозрить в неисправности, а со светилами так не получится...Откровенно изнывая ожиданием, он убрал стену в родительскую спальню. Сделать это оказалось гораздо легче, чем раньше: если в самые первые разы он словно поднимал тяжеленную гирю ярмарочного акробата, то со временем гиря становилась легче и легче, а сейчас и вовсе кажется жестяной пустышкой...
Родители оставили в спальне горящую лампу, но теперь костюмы оказались другими — ага, они и в этот вечер не отказались от шаловливого маскарада. Зар был одет лишь в коротенькую пеструю жилетку и тюрбе из такого же шелка. Аянка в полном бадахарском наряде — шаровары и рубаха из тончайшей розовой кисеи, распущенные волосы перевиты нитями разноцветного бисера — помещалась перед ним на коленках и, глядя снизу вверх с озорной улыбкой, проказничала розовыми губками искусно и неторопливо. Очень похоже, что в спальне разыгрывалась голая книжка из многотомных «Похождений виконтессы Еллапы» — самая первая, где описывается, как корабль, на котором плыла прекрасная виконтесса, еще совсем молоденькая и невинная, захватили пираты, не склонные портить дорогой товар (правда, за время плаванья Еллапе не раз пришлось постоять на коленках перед капитаном, навигаре и первым помощником). Ее отвезли в Бадахар и продали в рабство молодому знатному вельможе, обучившему виконтессу многим шалостям, в том числе и «бада-харским штучкам». Ну да, у Лянки на шее богатое затейливое ожерелье с огромными самоцветами-лалами, в точности отвечающее описанию уникального фамильного украшения, подаренного Еллапе вельможей. Это, конечно же, искусный фальшак — ну, откуда папане взять столько деньжищ на настоящее? Вырвавшись из Бадахара и пережив схожие приключения, занявшие еще два тома, Еллапа вернулась в Арелат и, продав это самое ожерелье, купила большой трехэтажный особняк неподалеку от королевского дворца, роскошно его обставила, еще и осталась денежка на карету с четверней великолепных лошадей и наем целой оравы слуг. Вполне вероятно, сочинитель нимало не преувеличил и ожерелье в самом деле столько стоило...
На этот раз Тарик смотрел на родителей без малейшей зависти — сам сегодня на мосту Птицы Инотали испытал то же самое, а что еще предстояло вскоре... Без всякого любопытства — теперь как-то и смешно любопытствовать, нужды нет — вернул стену на место, что далось совсем уж легко, будто стакан воды выпил.
Снова сел к подоконнику — и не удержался от воровского взгляда на часы, возвещавшие, что осталось совсем немного. Лампу, конечно, не зажигал, чтобы лучше видеть Серую Крепость — причудливо вырезанную ленту на фоне звездного неба. В Городе звезды выглядят гораздо бледнее, там множество фонарей — уличных, каретных, на воротах, сияет масса окон, — а на Зеленой Околице уличные фонари зажигают только в темные ночи, над воротами светят маленькие, а кареты ездят крайне редко...
Наконец! Над островерхой крышей одной из башен — той, возле которой Тарик нашел загадочную чашечку, — зажглась зеленая искорка. Казалось, она растет, набухает удручающе медленно — хотя на деле, конечно, двигалась как обычно, испокон веку. Над крышей во всей красе поднялась смарагдовая капелька Брилетона — время пришло...
Тихонечко распахнув окно, Тарик привычно перемахнул во двор и пошел к калитке. В конуре сонно ворохнулся Кудряш и тут же затих. Дом старухи Тамаж погружен во мрак, ни одно окно не горит, только из полукруглого чердачного брезжит ровный свет лампы, в которую засыпано не больше пары щепоток «огневика». Любопытно, что старой ведьме в столь неурочную пору понадобилось на чердаке? Бывает, люди иногда и посреди ночи туда поднимаются по какой-то неотложной надобности, но старуха там не расхаживает: лампа, сразу видно, стоит неподвижно. И когда это люди завешивали чердачные окна занавесками, да еще плотно их задергивали? На обычной улице это было бы быстро замечено и вызвало бы пересуды, но здесь, на Кольце, любопытных глаз почти что и нет. Ай, да провались она в Сумеречный Мир и увязни там до скончания веков, бес с ней...
Не задерживаясь, Тарик вышел на улицу Серебряного Волка. Там, как и повсюду, было довольно светло — Старшая Спутница, почти полноликая, уже высоко поднялась над крышами справа, а на небе ни облачка. Четкие тени, словно вырезанные из черной бумаги, протянулись от домов и заборов чуть ли не до середины
улицы, а левая сторона, соответственно, залита серебристым светом. Привычная мирная картина...
Тарик быстро шагал по улице. Редко-редко на него лениво побрехивали из-за заборов особенно бдительные и полные дурацкого рвения собаки. Светилось одно окно из дюжины — главным образом те, где лежали калеченые, не попавшие в Лечебницу, но наверняка страдавшие. Однако, несмотря на тягостную невзгоду, жизнь продолжалась: там, где лежала густая тень, порой слышались перешептывания, смешки, а то и тихие девичьи повизгивания — приглушенные, а значит, деланые, политеса ради, означавшие, что парень вольничает руками, а девчонка, прежде чем сдаться, обязана легонечко протестовать. Привычная картина, знакомая Тарику отнюдь не понаслышке, — парочки, уйдя подальше от своих домов, здесь рассвет и встретят.