Зачем цветет лори

Аид за ее спиной издал тихий рык и опрокинул ее на себя. Руки в перчатках легли на ее грудь. Оникс старалась не смотреть. Она ненавидела его руки и эти черные перчатки, которые всегда были на нем.

— Поерзай еще, — выдохнул он.

Девушка тихо всхлипнула и чуть-чуть передвинулась.

— Ммм, как сладко… — сказал он, — ты даже не представляешь, что я мечтаю с тобой сделать, сладкая раяна.

— Рада, что у меня не столь больная фантазия, — тихо отозвалась она. Он снова рассмеялся.

— Мне нравится твой язык. Как жаль, что я не могу применить его по назначению. Но мне понравились наши игры в воде. У меня для тебя… подарок.

Лавьер вытащил из кармана длинную нитку розового жемчуга. Настоящее богатство… Оникс с отвращением отвернулась.

— Не нравится? А ты привереда, раяна. Тогда найдем этой безделушке другое применение.

Он сделал из нити петлю и стал медленно проводить ею по телу девушки. Жемчужины были гладкие и прохладные, и рождали в теле приятное ощущение мягкости… нежности… неги.

— Тебе ведь нравиться? — тихо спросил он.

Оникс не ответила, какая разница, что ей нравится? Он ведь все равно будет делать то, что хочет. А сейчас аид хотел забавляться… И помешать ему Оникс не могла.

Гладкие жемчужины скользнули по ее животу, а потом он отпустил петлю, и бусины упали вниз.

— Раздвинь ноги, — приказал он, — вот так…

Он пропустил жемчужную нить между ее ног и сдвинул их. Только теперь бусины лежали на ее самом чувствительном месте и глубоко между ее нижних губ и ягодиц. А потом он стал эту нить двигать. Вверх-вниз. Вверх-вниз. И снова. Гладкие бусины скользили, а по телу Оникс пошла сладкая тягучая волна.

— Вот так, раяна… вот так, — шептал он, прижимая к себе ее тело, — а теперь назови мое имя.

Вверх-вниз. Чуть быстрее. Чуть глубже. Оникс забилась, пытаясь вырваться. Но из его хватки вырваться было невозможно…

— Давай, раяна, назови.

— Ран.

— Еще раз.

— Ран…

— Добавь, я хочу тебя, — он дышал тяжело, и Оникс чувствовала, как под ягодицами напряжен его член. Там словно все огнем горело, рвалось сквозь ткань штанов к ее телу.

Вверх-вниз. Оникс ненавидела жемчуг.

— Говори.

— Ран. Я хочу тебя.

— Да… — он не прошептал, простонал. Сжал ее сосок, и задвигался, чуть насаживая ее на себя и не переставая двигать жемчуг. Оникс выгибалась от этой сладкой пытки и ненавидела уже и его за то, что он делает это, и себя, за то, что не может сопротивляться.

— Скажи: Ран, не останавливайся… Ран, еще…

Оникс повторила.

Ран Лавьер кусал губы, чтобы не сорваться. Он снова не сдержался, снова пришел к ней. Знал, что это мучительно, что это лишь иллюзия близости, которая не удовлетворяла его и заставляла только мучиться, но все равно пришел. Он хотел видеть ее. Ее лицо, ее тело. Хотел слышать, ее стоны, ее дыхание. Хотел, чтобы она называла его по имени, и желала близости…Он умел играть в эти игры, использовать для возбуждения не только руки и язык, но и другие предметы. И покупая в городе нить розового жемчуга, он уже знал, зачем…

Только не учел, что играть с раяной, слишком опасно. Искушение… Искушение так велико. Запретная игра, от которой он был не в силах отказаться. Он двигал нить и неосознанно прижимал ее все сильнее, мучаясь и ища разрядки, желая хоть какого-нибудь соприкосновения с ее телом. Хоть малейшего. Она лежала на нем, обнаженная, восхитительная, задыхающаяся от его ласк, а он не мог до нее дотронуться. Аиду хотелось завыть.

Вверх-вниз. И тело девушки выгибается дугой, она стонет, бьется, а он отбрасывает нить и с силой прижимает ее ягодицы к своим бедрам. Чуть отпускает и прижимает снова.

Это невыносимо.

Он быстро приподнял раяну, вытащил член, положил между ними тонкий шелковый платок. И прижал ее к себе.

— Скажи… еще… раз.

Оникс повернула голову. Архар! Как же близко ее губы. Розовые, влажные, чуть раскрытые…Созданные для поцелуев. Такие манящие. Так близко… Невыносимо…Только бы сдержаться…

— Я. Тебя. Ненавижу. Ран, — раздельно сказала она, и он дернулся, забился ей в бедра, вжимая свой член в шелк платка, и зарычал, кончая, выплескиваясь мощной струей, глядя ей в глаза, в эти бесконечные омуты, полные отвращения.

Никогда в жизни Ран Лавьер не хотел так убить. Только не знал кого.

* * *

Аид уехал, приказав псам не выпускать девушку из дома. А сам запрыгнул в седло и уехал, даже не взяв плащ. Косые струи дождя хлестали, били в лицо, но он даже не пытался отвернуться, желая оказаться в центре непогоды, в самом центре стихии.

Он доскакал до края долины, туда, где бурлила река, остановил коня. Скакун раздраженно фыркал, не понимая странной прихоти своего хозяина, прял ушами.

Лавьер замер, закрыл глаза, погружаясь внутрь себя…

Он умел концентрироваться. Выбрасывать из головы все мысли и эмоции, отсекать ненужное не только от чужой души, но и от своей. И к своей он был еще более беспощаден, убивая в себе любую слабость с истовостью фанатика. Если бы он этого не умел, верховный аид давно был бы мертв.

Когда у маленького Рана открылся дар, его отец лорд Синих скал обрадовался. Будучи человеком честолюбивым и жестоким, он всю жизнь мечтал добиться высот, которые не мог одолеть в силу того, что не хватало у него на это ни разумения, ни сноровки. И всю свою злость лорд вымещал на домочадцах и многочисленных любовницах.

Ран не любил отца. Разве можно любить человека способного бить кожаной плетью пятилетнего малыша? Собственно, в их семье никто никого не любил, как и в семьях почти всей знати. Браки заключались для выгодного обмена землями, для укрепления власти, для рождения наследников, в конце концов. Так что расти в обстановке полнейшего равнодушия и жестокости было нормальным для богатых детей.

Любить — удел простолюдинов. А богачи привыкли пользоваться.

Свою мать Ран почти не видел. Изнеженная брюнетка предпочитала проводить время в летней резиденции Лавьеров, в доме на озере, где был чудесный сад, благоухающий розами. И не менее чудесный садовник.