Зачем нам враги

Она хотела кричать и не могла, она просто бежала, почти летела над землей, и видела его, и сама не верила, что видит, что дошла, что все это было не зря. Вблизи войско перемещалось намного быстрее, чем казалось издалека, и к тому времени, когда расстояние между ними сократилось, Рассел уже прошел дальше. Эллен развернулась, побежала через поле наискосок, впившись взглядом в светлое пятнышко его белокурых волос — он шел среди тальвардов, одетый, как они, твердым строевым шагом, и его волосы будто горели среди бурого месива... горели, и Эллен наконец-то вновь ощущала этот жар.

Он вдруг обернулся через плечо на ходу, словно почувствовав ее взгляд, и она, набрав воздуху в грудь, закричала:

— Рассел.

И тогда из его глаз выросла вспышка. Белая и яркая, она медленно разливалась вокруг, будто вытекая из его лица, закрыв собой сначала это лицо, потом фигуру, потом тальвардское войско, а потом и весь мир. Пока эта вспышка ширилась и росла, Эллен все еще бежала, уже не крича, уже без его имени в голове, потом с бега перешла на шаг, споткнулась несколько раз, остановилась, упала на колени.

Ее ладони уперлись в землю, голова тяжело поникла между плеч, и Эллен стояла так, разучившись хотеть и думать, раздавленная затопившим весь мир белым светом, и слышала только песню — тягучую, страстную, самую прекрасную из всех существующих, и понимала каждое слово, и плакала, только по ее щекам вместо слез текла кровь.

Натану не нравилось это селение — ох до чего же оно ему не нравилось, еще до того, как он увидел его — только почуял запах жареного мяса, душный, приторно-сладкий, и хотя желудок за день успел опустеть, Натан ощутил приступ тошноты. Будто там, на этих кострах, жарили человечину.

Будь его воля, он обогнул бы деревню десятой дорогой, но выбора не оставалось: жизнь Эллен была на кону. И его поразило, что для него это, оказывается, имеет значение.

— Ей нужно спать, — сказала Рослин почти умоляюще, так, будто это зависело от Натана.

Он вез Эллен на своем коне, придерживая ее перед собой в положении полулежа. Эллен не приходила в себя с того самого момента, когда упала посреди поля, которым шли тальварды. Натан не понимал, что произошло и зачем она вообще туда пошла. Он даже пропустил момент, когда она отделилась от их маленького лагеря, и вместе с Глоринделем прибежал на крик Рослин, когда она, ускользнув так же тихо, стояла на вершине холма и кричала, но Эллен уже не могла ее услышать. Она была слишком далеко — сперва брела, спотыкаясь, по полю, потом вдруг побежала прямо на тальвардов, потом снова перешла на шаг и вдруг рухнула, прижимая руки к лицу. С Рослин немедленно случилась истерика — Натан никогда ее такой не видел, она рыдала и билась в руках Глоринделя, захлебываясь слезами и требуя, чтобы они скорее пошли туда, вниз, пока Эллен не умерла. Натан и сам пошел бы, но что его в самом деле удивило — так это реакция Глоринделя. Ему полагалось фыркнуть и сказать: «Дура, сама виновата», — но он лишь взглянул на Натана так, что тому не понадобились никакие слова.

Он спустился с холма с другой стороны, чтобы не привлекать внимания тальвардов, обогнул его и, пригибаясь, побежал вперед, туда, где ничком лежало упавшее тело. Почва пружинила под его ногами, будто он ступал по трясине. Когда Натан добрался до Эллен, тальварды уже прошли, оставив за собой густую пелену пыли, и в этой пыли Натан, перевернув Эллен, увидел ее лицо: застывшее, цвета пепла, с широко распахнутыми остекленевшими глазами, из которых текла кровь. Натан решил бы, что она мертва, если бы не сиплое, надрывное дыхание — будто у нее было пробито легкое. Натан поднял ее, чувствуя, как пальцы леденеют от ужаса, и только когда ощутил нестерпимую легкость ее тела на своих руках, понял, что его так испугало: Эллен стала как две капли воды похожа на умирающую эльфийку, которую он и Рослин нашли в логове Сколопендры.

Когда Рослин увидела их, она вырвалась из рук Глоринделя, подбежала, велела опустить Эллен на землю, схватила ее лицо в ладони. Калардинскую княжну трясло, но взгляд ее был холодным и ясным взглядом лекаря, привыкшего видеть смерть и останавливать ее. Она кратко сказала: «Прочь», и Натан беспрекословно отошел в сторону. Глориндель приблизиться даже не пытался — только смотрел на них обеих долгим, растерянным взглядом, и Натан знал: он не хочет, чтобы Эллен умерла.

Они стояли рядом, не обменявшись ни словом, пока Рослин что-то шептала над телом Эллен, вкладывала ей в рот какие-то свои порошки. Потом она позвала их и сказала:

— Ее надо отвезти туда, где темно. В какое-нибудь место, куда не проникает свет. Ей надо поспать там.

— Она выживет? — спросил Натан.

— Я не знаю, — беспомощно сказала Рослин и посмотрела на Глоринделя. — Ей нужно спать, давайте отвезем ее куда-нибудь в темное место, пожалуйста!

Так они и оказались в той деревне. И в этом не было ничьей вины.

Впрочем, это неправда. Натану хотелось так думать, но он лгал сам себе. В этом была его вина. Не Эллен, которая то ли по глупости, то ли по ей одной ведомым причинам подставила себя под удар; не Рослин, которая беспрестанно твердила «Ей нужно спать», будто забыла все остальные слова; не Глоринделя, который именно теперь перестал упрямиться. А его, Натана. Он почти сразу получил подтверждение своих смутных опасений — но ничего не сделал.

Потому что когда голова Эллен лежала на его плече, он мог думать лишь о ее застывшем лице и губах, шептавших: «Неужели ты меня не узнал?.. »

«Кто ты, кого я должен был в тебе узнать? » — без конца думал он, и эти мысли сводили его с ума, так что он действовал не задумываясь, когда они въехали в деревню и эльф обратился к первому встречному человеку с просьбой о помощи. Им дали помощь: отвели к дому сельского старосты, тот лично распорядился, чтобы их обеспечили всем необходимым, а Эллен выделили дальнюю комнату, где закрыли все ставни и заложили все щели.

Натан сам отнес ее туда, положил на постель, потом в полном мраке тронул ее лоб. Лоб был влажный от холодного пота, а глаза — Натан знал, хотя и не видел их в темноте, — все так же смотрели вверх. Кровь из них уже не текла, она запеклась вокруг глазниц бурой коркой и царапала Натану пальцы. Не думая, что делает, он наклонился и вслепую нашарил губами ее рот. И отстранился почти сразу, передернувшись от ощущения, будто целует труп.

— Отдыхай, — шепнул он, снова проводя рукой по ее лбу. — Отдыхай...

Кто-то что-то сказал от двери — на тальвардском, мягким, вкрадчивым голосом. Натан обернулся, рассеянно переспросил на калардинском: «Что? » — хотя все понял бы, просто толком не расслышал. Фигура в дверном проеме поклонилась, повторила:

— Господин, наверное, тоже желает отдохнуть.

Он помотал головой, отгоняя навалившуюся на плечи усталость, поднялся, вышел. Фигура на пороге оказалась слугой, маленьким скукоженным человечком с изогнутой шеей: из-за этого недуга он все время смотрел снизу, как бы исподлобья, и Натана снова что-то кольнуло — второй раз после того, как он почуял доносившийся отсюда запах.

Все разговоры с местными вел эльф: он говорил на тальвардском так же свободно, как на калардинском, к тому же у него был язык хорошо подвешен. Денежная компенсация за неудобства, разумеется, воспоследовала, и староста не стал от нее отказываться, чем эльфа, кажется, возмутил. Он сразу надел свою обычную маску сукиного сына и высказал старосте все, что думает по поводу его бескорыстного стремления помочь путникам, попавшим в беду. Староста — невысокий плотный человек с красным лицом и шрамами от ожогов на руках — слушал, кивая, и сдержанно улыбался. Держался он с большим достоинством и чем-то напоминал Натану убийцу, прикидывавшегося работорговцем в порту Врельере. У старосты была дочь, гибкая рыжая кошка с дикими глазами, и она Натану напомнила наемницу, неумело прикидывавшуюся рабыней. Это его встревожило и было еще одним сигналом, но тогда Натан не расценил это как сигнал — он думал одновременно об Эллен, о слуге с искривленной шеей, о лорде Глоринделе, который уж слишком нагло вел себя со старостой и уж слишком плотоядно посматривал на его дочь...