Задание Империи
Шрифт:
«Ладно, главное, сумма растет, – подумал он. – А там надо посмотреть, как на эти бабки прокачиваться». Пока же большую часть полученной суммы он решил положить в банк, а на остальное купить рубашку и разные хозяйственные мелочи.
Краснокаменной в редакции не было; вместо нее в комнате сидел фотолаборант и ел бутерброды с чайной колбасой, запивая молоком из бутылки с узким горлышком, как у винной.
– А Татьяны до вечера не будет. Она на городском соборе, там обсуждают перенос рынка к вокзалу, за линию. Сейчас-то народ пароходами стал меньше товара возить. Медленно это, и молоко прокисает. Так что пригородными поездами стали. С утра подводы на станцию, а там до Бежицы. С этой стороны возле рынка пассаж стоит, и обратно возле церкви неудобно.
– А как же в Брянске собор у рынка? Да и на Сенной?
– Ну в Брянске… В Брянске дух торгашеский, оттого его центром губернии и не сделали. Как сказал государь император, прирастать России от тяжелой индустрии. А вы за снимками пришли? Так я поищу.
– Нет, наверное, она еще не успела сделать, раз на собрании. Я в другой раз зайду.
– Заходите, конечно, – согласился лаборант и зачем-то добавил: – Татьяна у нас хорошая…
После закупок Виктор уединился на квартире и, покончив со стиркой и вывесив белье на веранде, не теряя времени принялся за очередную писанину – благо предмет был знаком еще со школьной «военки». Он закончил часам к девяти и думал занести завтра, но тут в калитку постучал мальчишка-посыльный.
– Для писателя Еремина записка!
«С чего это вдруг? В редакции небось уже номер сверстали. Или Ступину какой срочняк?»
– Дядя, записка для вас, от дамы велено передать. Чаевых не надо, все вперед уплачено… – И пацан, передав листок, по-армейски сложенный треугольником, тут же смотался.
Виктор развернул листок.
«Подруга уехала, оставила присмотреть за квартирой. После одиннадцати буду одна. На Саратовской… дом номер… Твоя…»
Листок был надушен чем-то похожим на духи «Кармен».
«Хорошо, что не «Жасмин», – его употребляют уличные женщины…»
Он поднялся к себе и окинул глазами комнату.
«А не с пустыми же руками идти. Интересно, сейчас что-нибудь работает? Заодно и в редакцию конверт кинуть, говорят, что там допоздна».
…Вечернее небо затянуло ровным слоем серых облаков без единого просвета, но было тепло и влажно; он вспомнил, что днем часто пели петухи, предвещая перемену погоды. Видимо, к утру намечался дождь.
«Саратовская, Саратовская… Это за линией будет, за Почтовой, где Крахтовские бараки стоят и теперь улица Карла Либкнехта. И где же это? Там мелкие кварталы и куча названий по городам. «Где эта улица, где этот дом, где эта барышня…» Да, актуальная песенка. Хотя стоп: мы же где-то недалеко там на свадьбе Фрола и Наташки гуляли, там шли, и по дороге была Саратовская, еще что-то вспоминали по этому поводу… Да, точно, где-то между Угольной и Дальней. А по номеру дома – это в сторону кладбища, но наверняка не доходя до Высокой, она теперь Азарова, тьфу, она же теперь так и будет Высокая…»
Бурмина уже не было, и Виктор передал конверт через секретаря, который, казалось, собрался оставаться здесь целую ночь. Кабинет Татьяны был закрыт. Работающий допоздна магазин Виктор сыскал неподалеку, на Губернской, и прихватил там пару бутылок хорошего массандровского вина, шоколада и другой подходящей закуски; все это ему упаковали в большой пакет из толстой оберточной бумаги с веревочными ручками. Оставалось только побриться и погладиться.
К одиннадцати он с пакетом в руке уже пересекал пути в районе переезда; пришлось немного постоять, пока «Щука», холеная и блестевшая, как иномарка, протаскивала товарняк на Рославль. Район за линией, несмотря на отсутствие построенных после войны двухэтажных домов, показался ему мало изменившимся. Запустения не ощущалось, деревянные домики стояли аккуратно, и даже дореволюционные бараки были обшиты дощечками, как сайдингом, и выкрашены красно-коричневой краской – видимо, той же, какая шла на товарные вагоны. В палисадниках росли цветы, подымались березки и ели, а пешеходные дорожки вдоль домов были посыпаны паровозным шлаком.
Угольную он нашел легко, по длинному одноэтажному зданию рабочего клуба, известному
тем, что когда-то там проходили собрания революционеров. Саратовская оказалась неподалеку, в сторону Болвы, и шла параллельно реке.Виктору эта улица как-то не особо понравилась. Если Угольная была широкой, посыпана щебенкой, и на ней, хоть и нечасто, стояли фонарные столбы, то Саратовская была, скорее, переулком – узкая, с проезжей частью, зажатой между двумя канавами, необходимыми в этом низинном и сыром месте Заречья, и совсем без освещения. Последнее было совсем некстати, потому что уже начало темнеть. В одноэтажных бараках на несколько квартир, что тянулись по обе стороны, скупо светились отдельные окна – электричество здесь уже было проведено и в бараках, но народ селился небогатый. Из труб тянуло дровяным дымком, что-то куховарили. Правда, тут и собак не было.
«А у подруги, видать, не дворец. Хотя окраина тихая, народ, похоже, не бомжовый, работящий, в порядке жилье содержит. Вон заборчики ровно стоят, мусора не навалено».
Тем временем продолжало темнеть. Росшие по обочинам кусты и деревья придавали улице мрачный и непролазный вид.
– Табачку не одолжите? Свой кончился, а курить охота…
Перед Виктором вырос плечистый мужик в кепке с круглой, как таз для варенья, физиономией.
«Ну вот. Тут и вломить могут».
– Сейчас поищем… – Он сунул руку в пакет, чтобы в случае чего стукнуть бутылку о бутылку и отмахнуться «розочкой», но тут у мордатого в руке блеснул нож, а в спину Виктора уперлось дуло то ли револьвера, то ли обреза.
– Спокойно, дядя. Дергаться не надо.
– Ясно, – вздохнул Виктор. – Деньги, документы, одежда? Часы иностранные или сувенир редкий, музыку играет?
– Себе оставь, – послышалось сзади, – с нами поедешь.
«Хреново. Отвезти подальше и убить, что ли, решили?»
Мордатый тихо свистнул. Неподалеку зацокали копыта, и тот, что стоял за спиной, свободной рукой подтолкнул Виктора, чтобы тот отошел в сторону. Заскрипели рессоры.
– Повернись. Не спеша.
Виктор медленно обернулся и увидел, что в коляске торчит тот самый тип с усиками, которого он вчера заметил в Брянске. В руке у него чернел маузер, со стволом короче обычного и отъемным длинным магазином, патронов на двадцать. Впереди сидел возница с бородой, похоже, тоже в деле.
«Конкретные пацаны, однако. Не уличная шпана. И зачем я им понадобился?»
– Лезь в коляску. Только тихо, дядя. Чуть вякнешь… Секешь?
– Усек, в натуре, базару нет.
– Ля-ка ты… – протянул мордатый, – никак по фене ботает. На царевой даче бывал?
– Ходок не имел. Работа чистая, больше умственная…
– Чи-истая?.. По медведям небось, а, писатель?
– А что? Нужен специалист?
– Ша! – огрызнулся усатый из коляски. – Сюда вали, живо!
Виктор залез в коляску и поставил пакет. Мордатый чувак сел следом, так что выскочить можно было только через его труп.
– Трогай, – шепнул усатый вознице.
– Эй, извозчик! – раздался вдруг снаружи голос, похоже принадлежавший женщине средних лет.
– Что там еще… – Усатый прикрыл маузер лежащим на коленях пиджаком.
– Господа, не подвезете даму? Нам, кажется, по пути?
– Пошла вон, старая…
– Хам, – коротко и брезгливо ответил голос; раздался негромкий хлопок, и усатый, выкатив глаза, захрипел.
Тут же прозвучал еще хлопок, возница без слов повалился набок. Мордатый дернулся и только успел чуть привстать, как третий хлопок остановил и его, и он мешком вывалился наружу из коляски.
– Выходи, – произнес все тот же женский голос, обращаясь к Виктору, как к последнему оставшемуся в живых. – Поможешь. Шмотки оставь.
Виктор осторожно вылез, прихватив все-таки борсетку с собой. Неудобно как-то бросать на месте преступления паспорт со своей фоткой, пусть даже и образца двадцать первого века.
Перед ним стояла женщина лет сорока, в темном платье и темном кружевном платке, в одной руке держа большой дамский ридикюль, а в другой – полицейский «вальтер» с глушителем.