Загадка башни

— В наших краях ходит поверье, что такое ожерелье отпугивает злых духов, — десятник продолжил свой рассказ, — Тех, кого ты убил и тех, кого только убить собираешься.

— Мне казалось, духи тех, кто ещё живы — заточены внутри их тел. По крайней мере, до момента смерти, — заметила Айлин, ехавшая рядом со мной. Девушку тоже не особо впечатлил варварский обычай десятника. В конце-концов мы видели вещи намного хуже, чем срезание ушей у мертвецов.

— Оно так то может так, — согласился Ларс, поудобнее укладывая тяжелый арбалет на плечо, — Да вот токмо за каждым из живущих стоят духи их предков. И уж они то нагадить вполне способны. Правда вот о том, как от них защитится, у меня недавно спор вышел с Мигелем. Он предпочитает брать пальцы.

— Я надеюсь те, которые не стыдно на шею повесить? — хмыкнула Айлин. Я тоже невольно улыбнулся, оценив его шутку.

— Большие, — пояснил Ларс, так и не поняв, о каких именно пальцах шла речь, — Он их тоже в ожерелье собирает навроде моего. Мы с ним даже об заклад побились, чьи значица, обряды кого лучше уберегут. Кого первого ранят, тот должен будет другому десять медяшек.

— Есть в этом что-то нечестное, — я покачал головой, — Мигель же боец первой линии. А ты стоишь во второй. Конечно у него больше шансов отхватить во время схватки, чем у тебя.

— А это уж пускай нас духи и обряды рассудят, — хмыкнул солдат и тут же чуть поотстал от нас. Видать, пока я не раскрыл его маленькую хитрость противоположной стороне спора. Впрочем, делать этого я совершенно не собирался. Мигель должен бы и сам соображать, на что подписывается.

Отряд неторопливо продвигался через лес. Скрипели колёса телег. Ржали лошади. По пыльной брусчатке отбивали нестройный ритм солдатские сапоги. Настроение у бойцов было странное. Некоторые горели жаждой мести. Другие были недовольны, что их сдёрнули куда-то тащиться посередь бела дня. Третьих немного пугала перспектива того, что мы можем устроить в деревне. Четвёртых — печалила потеря товарища. Надо было их как-нибудь подбодрить. А то с таким настроем я не ручаюсь за успех нашего маленького, кровавого предприятия.

— Тур, давай ка ту, что «на удачу», — скомандовал я. Здоровяк шёл во главе колонны, неся наш штандарт. Ещё вчера он мне говорил, что больше не будет принимать участие в боях и вообще, покинет отряд при первом же удобном случае. Однако, нападение на Роберта очень многое изменило в его взглядах.

— Понял, — прогудел он, немного помедлил и затянул:

Жизнь наёмника не сахар,

Что ни день, то пыль дорог.

И вечерний отдых краткий,

Не излечит стёртых ног.

Мы идём на блеск монеты,

Продаём мы звон мечей.

Не годятся нам куплеты,

Благороднейших речей!

Нам плевать на все знамёна,

Господина нет у нас,

Лишь одна судьба безмолвно,

За плечом стоит подчас.

Лишь один бросок монеты,

Отделяет нас от сна.

Той, что смерти вьёт тенеты,

Поднесём бокал вина.

Пусть, не факт, что улыбнётся,

Велика её цена,

И уж коль не отвернётся,

Воздадим мы ей сполна!

С каждым новым куплетом в песню вплетались новые голоса. И под конец она уже гремела на всю округу, распугивая животных, птиц или случайно выбравшихся из урочища тварей. Эту песнь я тоже выбрал не без скрытого умысла. Её нам когда-то написал Роберт. Просто от скуки. У парня всё-таки был талант к рифмоплётству. Теперь же она не просто сплочала отряд и настраивала людей на нужный лад перед боем. Это было чем-то вроде обещания тому, кто сейчас боролся за жизнь на койке лазарета. Мы помним. И мы отомстим.

Люди и правда приободрились. Шаг стал ровнее и увереннее. Послышались шутки и бравадные возгласы. Безвольно повисший штандарт разгладили холодные пальцы ветра. Магия, не иначе. Будто та, кого мы упоминали в песне дала нам знак: «Сегодня я на вашей стороне».

Вскоре показалась и деревня. Хотя, если судить по его размерам — небольшой городок. Ещё в подлеске нас встретил придорожный камень, на которым кто-то неаккуратно выцарапал «Новый Гронесбург». Затем лес кончился, и нашему взгляду открылась широкая выжженая просека, по другую сторону возвышался неаккуратный частокол. Впрочем, неаккуратный, это было очень мягко сказано. В нём зияли дыры. Рядом с одним лежали выпавшие брёвна, в других местах его, как будто вовсе не пытались строить. К частоколу с внешней стороны теснились старые, разваливающиеся хибарки, из труб которых курился дымок. Рядом с ними виднелось что-то похожее на небольшие огороды, землю которых украшали чахлые всходы. С земледелием в этих краях было туговато. Торф смешанный с подзолом не могли давать нормальные урожаи, именно поэтому войско сенешаля настолько зависело от приезжих купцов.

Стражник у ворот был один. Пузатый мужик, одетый в грязно-серый гамбезон, на котором отчётливо виднелись несколько больших жирных пятен, сидел на завалинке возле ворот и мирно посапывал, обняв рогатину (длинная пика с крыльями). Его помятая, видавшая лучшие дни шапель валялась рядом, прямо на земле. Там же лежал пустой мех, из которого на всю округу разило кислятиной. Из стайки детей, что попалась нам по дороге и с криками разбежалась в разные стороны, стоило ей заметить отряд, и то получился бы лучший соглядатай, чем из этого олуха.

Мы подошли к воротам. Тур посмотрел на меня. В его глазах отчетливо читался немой вопрос. Я понял его без слов. Здоровяк хищно оскалился, шагнул ближе к мирно посапывающему стражнику и поднёс к губам боевой рог. Через мгновение по всей округе прокатился его оглушающий, рокочущий вой.

Стражник подпрыгнул. Выронил свою рогатину и заметался, не зная куда бросится сначала — к шлему или к оружию. Здоровяк одной рукой поймал его за шиворот, встряхнул, внимательно осмотрел, убедился, что тот хоть немного пришёл в себя. Затем толкнул его ко мне. Стражник съёжился от страха и принялся озираться по сторонам, пытаясь понять, что вообще происходит.

— Где ваш староста? — коротко спросил я, картинно положив руку на меч. Жест был скорее обычными понтами, но всё равно произвёл на горе-стражника большое впечатление.

— Губернатор в корчме… Пьёт… — голос его дрожал, глаза продолжали бегать, судорожно ища выход из сложившегося положения. Но его не было. Мужика давно окружили мои люди.

— Губернатор, — я невольно ухмыльнулся, — Довольно громкое звание, для такой дыры. Где найти вашу корчму.

— Так енто… енто, — мужик понемногу начал забывать слова от страха, — Выше по улице. А вы… Вы кто, значица… Будете.

— Те, за кем лучше не ходить, если хочешь дожить до вечера, — коротко бросил я и тронул поводья Гневко. В этот момент, один из моих ребят — Матош, подкрался к мужику сзади. Немного помедлил, а затем громко хлопнул в ладоши прямо над самым ухом у бедолаги. Тот аж подпрыгнул. Хотел было повернуться, но вместо этого покачнулся, глухо застонал и схватился за сердце. По его стёганым штанам начало расползаться тёмное пятно. Солдаты заржали.

Мы двинулись дальше по улице, не обращая внимания, на охающего и ахающего стражника, который с трудом дополз обратно до своей завалинки и продолжал шумно дышать держась за сердце. На его побледневшем лбу выступила испарина, а с края рта серебряной ниточкой протянулась тонкая дорожка слюны. По всему выходило, что он и без нашей помощи до вечера не доживёт. Впрочем, туда и дорога. Плакать я по нему точно не буду.

Внутри город выглядел ещё более причудливо, чем снаружи. Вернее сказать — уродливо. Одни домики теснились друг к другу настолько близко, что между их фасадами и вовсе не было никакого зазора. Другие стояли особняком, прячась высокими, но уже подгнившими и покосившимся заборами. Тут было как приличное каменное жильё, свойственное скорее для столичных пригородов, так и совсем уж дрянные, покосившиеся халупы из грубо отёсанных брёвен.

Понемногу становились понятны их проблемы с частоколом и стражей. Новый Гронесбург не был городом, в привычном смысле этого слова. Он был большим сборищем халуп, где каждый был сам за себя. Любой, кто приходил в город, мог построиться где хотел, но и выживал сам, как мог. На стену местные попросту не смогли собрать денег, а нормальное ополчение — не сумели организовать. Неудивительно, что банда Когтя, насчитывавшая всего несколько дюжин человек, подмяла город под себя и теперь доила его, словно корову.