Загадка о тигрином следе

– Всем смирно, сволочи! Теперь я тут распоряжаюсь. Кто что-то вякнет против меня, сразу же получит пулю.

Лаптев быстро водил дулом револьвера – то на водителя, то на немца, то на Лукова. Одиссей же прикидывал, как поскорей нейтрализовать психа, чтобы помочь генералу. Комиссар прочитал на лице Лукова его намерение и предупредил:

– Учти, доцент», шевельнёшься, пристрелю! Я вам…

Комиссара прервало громкое шипение тормозящих по снегу покрышек, пассажиры полетели со своих мест. Ударивший по тормозам водитель, вместе с немцем и присоединившимся к ним Луковым набросились на Лаптева и начали ремнями вязать его по рукам и ногам. Через три минуты смутьян лежал лицом вниз на полу перед пассажирским диваном, руки скручены за спиной, ноги стреножены в лодыжках.

Генерала осторожно положили на задний диван в полный рост, на его разбитый в кровь затылок приложили лёд. В себя старик приходил постепенно, чувства оживали в нём по очереди. Вначале он что-то забормотал, не раскрывая глаз. Потом, разлепив веки, приоткрыл один глаз и стал непонимающе водить им по лицам склонившихся над ним подчинённых. У него спрашивали, как он себя чувствует, но старик не сразу стал слышать обращённые к нему слова.

И снова организм этого уже немолодого человека заставил всех уважительно изумиться той выносливости и запасу прочности, которая в него была заложена природой. Вот старик начал осторожно ощупывать пальцами свой череп, потом хрипло ещё слабым дрожащим голосом объявил:

– Господа, должен вас огорчить – поминки откладываются, – покойник скорее жив, чем мёртв.

У Одиссея отлегло от сердца – а генерал то не промах! Как не худо ему сейчас, всё-таки нашёл в себе силы посмеяться над собственными страданиями.

– Почему вы не вышвырнете эту паршивую овцу вон из машины? – задал Одиссей генералу вполне закономерный вопрос после того, как старик пришёл в себя настолько, что смог подняться на ноги и идти без посторонней помощи. – Только грозите ему, а ведь он уже во второй раз поднимает на вас оружие. Сколько ещё вы собираетесь терпеть его выходки!?

– Соблазн избавиться от него был, – признался Вильмонт. – Но, подумав, как следует, я всё же решил, что это будет неправильно. Помните, я сказал вам, когда мы впервые увидели этот экземпляр в действии, что любой новый комиссар, которого нам пришлют, с большой долей вероятности будет только хуже предыдущего.

– Да, – согласился Одиссей. – Вы оказались правы. И я полагаю, тот факт, что уже второй комиссар подряд оказывается прохвостом, не простая случайность. Природа вообще редко допускает случайности, она их не любит. Как учёный, я предполагаю, что творящееся в нашей замкнутой группе безобразие, как в капле воды отражает картину нынешнего положения всей России. В стране поставлен невиданный по размаху и жестокости социальный эксперимент, когда широкая элита общества – дворяне, интеллигенция, офицерство, священники – уничтожается, изгоняется, а на первый план выдвигаются близкие новой власти выскочки. То есть налицо противоестественный отбор, который направлен на отсечение лучших. И если культурные люди не объединяться и не начнут бороться с засильем хамов, пусть даже в узких рамках небольшой экспедиционной группы, то, в конце концов в масштабе всей страны попадут в рабство к ничтожествам.

Генерал не мог не согласиться с доводами учёного, однако

заметил, что и среди комиссаров встречаются по-своему порядочные, даже благородные борцы за идею. Впрочем, в главном он вынужден был согласиться с Луковым:

– Хотя по большому счёту вы конечно правы, Одиссей Гекторович, – в нашей бедной России нынче действительно преобладают прохиндеи различного засола. Мне рассказывали, что незадолго до февральской революции этот Лаптев тайно приобрел где-то или украл списанный телеграфный аппарат, придумав гениальную по своей простоту и эффективности афёру. Он уходил из города, цеплял проволоку к проводам и передавал в ближайший банк распоряжение выдать ему некую сумму. Приученные доверять официальной телеграфной ленте банковские кассиры даже не могли заподозрить подвох и исправно выдавали мошеннику деньги. Так он гастролировал некоторое время по приморским городам, пока на его след не напала полиция. Его осудили и даже упекли в тюрьму. Но тут удачно грянула революция. Из застенков афериста вынесла на руках восторженная толпа погромщиков, как жертву проклятого царизма. На этом самом первом своём политическом капитале наш любезный комиссар и начал делать революционную карьеру. А результаты мы с вами, не скажу, что с удовольствием, но тем не менее имеем возможность наблюдать.

Неожиданно генерал поинтересовался у Лукова, как тот относится к тифозным блохам. Вопрос показался молодому человеку странным, и он озадаченно замешкался с ответом.

– Вот видите – улыбнулся мудрыми глазами седой ветеран, – вы скорей всего воспринимаете этих зловредных насекомых, как неизбежное зло. Один мой друг – талантливый архитектор, построивший много великолепных зданий по всей России и во многих европейских городах, умер два года назад в тифозном бараке, и его безутешная вдова всё никак не могла смириться с чудовищным по её мнению фактом, что такого гениального громадного человека убила ничтожная тварь размером с горчичное зернышко. «Лучше бы он умер как-нибудь иначе, пусть даже погиб на войне, – сокрушалась она, – Мне бы от этого, наверное, стало бы легче. А то какая-то блоха!».

Как вы полагаете, Одиссей Гекторович, нам с вами станет легче, если на смену одному ничтожеству пришлют новое?

Подумав, Луков, всё же снова согласился, что новый Лаптев вряд ли окажется лучше нынешнего. А Вильмонт раскрыл ещё одну причину, по которой он собирался и дальше терпеть у себя в команде эту занозу.

– Мы должны учитывать, что у нас могут найтись активные противники, которые постараются закрыть экспедицию, обвинив нас в умышленном устранении одного за другим двух политических представителей их большевистской партии. Но даже если экспедицию и не свернут, мы можем надолго застрять в Астрахани или в Ташкенте, пока будет вестись разбирательство и нам станут подыскивать нового комиссара. Для нас же каждый день на вес золота. Поэтому, мой дорогой друг, мы должны проявить выдержку. Впрочем, это не означает, что мы капитулируем перед этим Стенькой Разиным. В любом случае его надо как следует приструнить.

Они вернулись к машине. Лаптев, как ни в чём небывало громко храпел, перебравшись с пола кабины на пассажирский диван. Из его раскрытого рта стекала ниточка слюны. В этом отвратительном типе невозможно было узнать пламенного оратора с пронзительным вдохновенным взглядом, который умел с первых слов нравится тысячам своих слушателей.

Для начала Вильмонт взял спящего дебошира за ворот, хорошенько тряхнул и влепил две звонкие оплеухи – не из мести, а чтобы побыстрее проснулся. Однако затрещины произвели на немного протрезвевшего парня совершенно магическое действие. Лаптев проснулся, открыл глаза, увидел перед собой старика, вжал голову в плечи и заныл:

– Не надо. Я больше не буду.

А ну-ка, братцы вытащите его из машины, – распорядился начальник экспедиции. Упирающегося Лаптева выволокли на снег и поставили на колени. Связанный по рукам и ногам, совершенно беспомощный он стал клясться, что всё понял и такого больше не повториться.

Луков смотрел на плаксиво скривившуюся мордочку «гордого пассионария мировой революции» и только диву давался. Человеческая натура не уставала поражать Одиссея своей непредсказуемостью и разнообразием. Кто бы мог подумать, что натура, окружённая героическим ореолом отчаянного храбреца, одним своим словом поднимавшего на белогвардейские пулемёты красногвардейские цепи, не раз в своей ещё короткой революционной биографии командовавшего собственным расстрелом, который каждый раз отменялся лишь по воле счастливого случая, так расклеится от пары пощёчин.

Для большего педагогического эффекта Вильмонт наставил на хулигана реквизированный у него громадный револьвер. Лаптев сразу прекратил нытьё – зачарованно установился на крошечное дуло, нацеленное ему аккурат в переносицу, ещё больше втянул голову в плечи и задрожал.

– Клянусь, б-больше ни глотка не сделаю. Поверьте!

«Крайняя жестокость – оборотная сторона трусости» – подумал Луков, вспомнив с каким безжалостным равнодушием комиссар посылал на смерть и лично убивал под Симбирском лётчиков. Оказавшись же сам в их шкуре, он почти мгновенно утратил свою обычную наглую самоуверенность. Впрочем, Одиссей чувствовал, что натура комиссара намного сложнее. Гранит Лаптев был человеком обстоятельств и настроения, в определённые моменты психологического взлёта мог вести себя как сверхчеловек, а затем пасть до уровня полного ничтожества, как теперь.

– Если ты не хочешь, чтобы я прострелил тебе башку прямо здесь, и оставил твоё тело на растерзание шакалам, повторяй за мной! – волкодавистым голосом грозного воинского начальника потребовал генерал.

– Да, я готов, – испуганно поспешил изъявить готовность взятый за жабры пацан, и шмыгнул носом.

Генерал начал произносить слова на ходу придумываемой им клятвы:

– Клянусь, что если я ещё хотя бы раз попытаюсь угрожать кому-то из моих товарищей по экспедиции, или не дай бог подниму руку на соратника, то пусть меня немедленно прикончат, как бешенного пса…

Конец ознакомительного фрагмента.