Загадочная душа и сумрачный гений

– Не гневи Бога. Что за греховные мысли? Сиротство... Да, удар дядюшка Берти с его кабинетом, банкирами и лордствами готовят нам ниже пояса. А ты что хотел, собственно? Чтобы Лондон отступился от твоего флота? Или от моего, если утопление его япошкам окажется не под силу? Это, мой дорогой, британский реалполитик в действии. А про разные злокозненные разговоры в твоем окружении, - Николай помолчал, потом положил свою руку поверх руки Вильгельма, - Ветер все унесет...

А про себя добавил: "Кроме той бумаги, которая, как считает Банщиков, сейчас лежит у тебя в кармане. Причем ты уверен, что в ней божия благодать для Германии, а там только очередная подлость и предательство."

– Как это все... Ники, прости, но мне необходимо срочно чуть-чуть промочить горло. Ты не возражаешь?

– Пойдем. Тем более, что ужин уже накрыли. Но перед этим, я попрошу тебя об одном одолжении...

– О чем ты? Какие одолжения?! Что ты хочешь?

– Вилли. Ты знаешь свою натуру лучше, чем я. И ты уверен, что можешь сдерживать свои порывы? От посторонних?

– О, да! Я всегда...

– Вилли. Достаточно было лишь одной хулиганской, мальчишеской выходки с твоим прощальным сигналом в Ревеле в 1902-ом, чтобы и Германия, и Россия получили КУЧУ внешнеполитических осложнений. Несколькими кусками цветной тряпки, несколькими сигнальными флагами, ты дал в руки джингоистам громадные козыри, которые отчасти привели меня к войне с Японией, а тебя сегодня ставят перед перспективой создания флота заново. Ты ЭТО понимаешь? Или тебе еще о "кровожадных и беспощадных гуннах" напомнить? О "бронированном кулаке" и телеграмме Крюгеру? Или о "новой славе меченосцев в эпической битве с сарматами"?

– Но, Ники...

– Вилли. Никаких "Но". Давай условимся сразу. Если мы с тобой идем вместе для того, чтобы свалить зазнавшихся англичан с трона мировой державы, если ты хочешь иметь величайший флот мира, обширную колониальную империю и поставить Германию выше всех в Европе... С МОЕЙ помощью... Если ты не отказался от идеи, которую однажды высказал моему покойному отцу, то ты должен МОЛЧАТЬ обо всем, о чем мы с тобой договорились и еще договоримся. Молчать как рыба! ДАЖЕ НА ИСПОВЕДИ.

Таково мое условие: никто и никогда кроме нас двоих не должен знать, о чем мы договариваемся. Если только мы с тобой вместе не решим поставить кого-либо в курс определенных вопросов. Только так, и не иначе. Никаких театральных пассажей перед толпой. Никакой бравады или намеков в самом узком и даже семейном кругу. Никаких сиюминутных телеграфных обсуждений. Это - ТАЙНА. И таковой должна оставаться.

– Ники. Я положительно не узнаю тебя. Что с тобой сделалось за эти несколько месяцев?

– Я не смог предотвратить войну. Но было и еще кое-что. Я объясню. Но позже. А сейчас: ты согласен?

– Да. Я принимаю твое условие, брат. Я согласен...

– Вилли. Не сочти меня нудным: Слово Императора и Короля?

– Согласен. СЛОВО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ!

– Вот и славно. И не смотри на меня так, словно только что проиграл мне битву при Садовой.

– Нет! Братец, это просто неслыханно!!!

– А об этом никто и не услышит. Я даже специально приказал убрать часового от кормового флага. Пойдем же. Очень кушать хочется...

***

– Итак, дорогой мой Вилли, если десерт тебя устроил, давай перебираться в кресла или на диван, и я расскажу тебе о том, что мне пришлось пережить и передумать за эти несколько месяцев нашей разлуки. И что, собственно говоря, я хочу тебе предложить. Нет. Вернее, даже не так: хочу не предложить, а напомнить тебе об одном твоем же давнем предложении, которое сегодня готов с благодарностью ответственно обсудить.

– Хм... Ники, - Вильгельм бесцеремонно прервал кузена, не успев даже дожевать кусок запеченной оленины, которым вознамерился закушать последнее из пирожных, - Перестань, пожалуйста, распинаться передо мной как перед своим Госсоветом. Давай так - к делу, так к делу. Но бутылочку и рюмки мы берем с собой. Да еще вот эту тарелочку... Не возражаешь?

Кстати, уж если ты столь категорически настаиваешь на секретности, я попозже покажу тебе один документ. Только тебе. Над ним я провел не одну бессонную ночь. Но прости, ты ведь начал говорить о каком-то моем предложении?

По ходу ужина кайзер успел несколько успокоиться, поскольку задача подведения Николая к мысли о военном союзе отпала сама собой - царь сам говорил о том же. Но, что интересно, говорил пока явно от себя, не цепляясь за инструкции Ламсдорфа и, как будто, совсем не страшась извечного антигерманизма Анничкова дворца.

Значит, вопрос только в том, сколь точно Бюлов с Гольштейном попали в цель, составляя проект договора. Во всяком случае, ту правку, которую он собственноручно внес в подготовленный ими исходник, Вильгельм считал необходимой - ограничивая действие договора только границами Европы, можно было не опасаться за судьбу турок и не плодить себе врагов в САСШ и Японии: неизвестно же еще, чем там все у русских закончится. Но пусть хоть так, пусть в усеченном виде, - только бы он подписал! Только бы удалось вбить первый клинышек между Петербургом и Парижем!

– Тебе разве откажешь, Вилли? Сам ведь возьмешь, что понравилось.

– Ха! Ты же меня знаешь!
– Вильгельм довольно расхохотался, чуть не вывалив по пути на ковер содержимое тарелки с закусками, - Ну, так что ты, мой дорогой, мне намерен припомнить? Я весьма заинтригован...

– Хорошо ли ты помнишь, Вили, тот день, когда предлагал моему отцу раздел Европы? И в ответ он не просто жестоко высмеял тебя, но и бестактно допустил огласку этого факта...

– Ники... Зачем? Зачем ты об этом?
– по виду Вильгельма нельзя было сразу понять, куда сейчас вывернет его холеричная натура - на обиду и крик, или на депрессивную прострацию. Очевидным было лишь то, что память о той давней бестактности Александра III с того самого дня сидела болезненной занозой в его уязвленной гордыне, и неожиданное "наступление на любимый мозоль" мгновенно вытащило все эти тягостные переживания из потаенного уголка души, где они до этого прятались, - Мне слишком больно об этом вспоминать. Ведь он тогда не только...

– Вилли, постой. Я напоминаю тебе об этом лишь с одной единственной целью, - Николай встал, пристально глядя в глаза Вильгельму, - Я, не только как давний друг и родственник, но как Государь и Самодержец Всероссийский, приношу тебе, Императору Германскому и Прусскому королю глубочайшие и искренние извинения за сказанное тебе тогда Императором Александром Александровичем. И прошу тебя о прощении за то, что не сделал этого ранее и публично. Но огласка этого факта...

– Ники!
– Вильгельм резко вскочил, и вплотную подойдя к Николаю, положил правую руку ему на плечо. В глазах кайзера стояли слезы, - О, брат мой! Наконец-то. Свершилось правосудие божие! Я уже начинал думать, что никогда не услышу этого от тебя. Ники... ну, почему ты молчишь?

– Я прощен, брат мой? Между нашими Домами больше нет скрытых обид?

– Боже мой, конечно же! Но... Ники, сто чертей мне в печенку, какой ты, все-таки, неисправимый формалист! И, конечно, мы не будем никому говорить об этом, в свете того, ЧТО мы сегодня обсуждаем. Я вполне тебя понимаю.

– Вилли, прости. Это совсем не формализм. Я должен был это сделать. И ЭТО услышать. Ибо только теперь мы можем, вполне доверяя друг другу, обсуждать ВСЕ и планировать наши дальнейшие совместные шаги.