Заговор генералов

– Не покупал, - отозвался Путко.
– Знаю только, что не хватает отечественных. Англичане и французы присылают. Дерьмо.

– Вот-вот! А нам винтовки выдали японские. Как до дела дошло, оказалось: наши патроны не подходят, а ихних нет.

– Да что там, - втянулся Антон в извечный разговор фронтовиков, ветоши, керосина, пушечного сала - и того не хватает.

Но есаул неожиданно возразил:

– Хрен с ними, на нет русскому человеку обижаться пе след, на Руси всегда так было. Главная наша беда - измена. Шпионов напустили - как клопов. Коли сам военный министр с германцами через свою жену стакнулся красива, говорят, стерва!.. Куда ни плюнь, в немчуру попадешь: "штофы", "дорфы", "морфы". Моя б воля: когда началась война, в первый же день всех с немецкими и прочими нерусскими фамилиями перевешал бы на фонарях, а потом бы уже трубил поход. Но первым повесил бы этого сукина сына Гришку Распутина.

Он заскрипел на пружинах, приподнимаясь, сделал какое-то резкое движение, от которого просвистело в воздухе:

– Тянет!..
– Сел на койке.
– Лучше не бередить душу. С шашкой бы в лаву - и кочан в кусты, мать их!..

Катя охпул:

– Тимофей Терентьич, зачем так-то при Надежде Сергеевне?..

После врачебного обхода распорядок их дня нарушился. Сестш милосердия Елизавета Андреевна провозгласила:

– Сюрприз вам, Костырев-Карачинскип, родители приехали!

– Мама? И отец?

По восклицанию прапорщика Путко не мог понять, доволен он или обескуражен. Видимо, в душе молодого офицера боролись чувства противоречивые. Только проводили с торжествами на фронт, а он уже в лазарете. Не в таком обличье хотел бравый отпрыск предстать пред родительскими очами.

Палату заполнили чмоканья, воркующий, радостный, сквозь слезы голос женщины и покашливание мужчины.

– Ну что вы, маменька, что вы!
– деланным басом смущенно останавливал юноша. Антон представил, как мать набросилась с поцелуями на свое чадо, а он по-мужски сторонился ее объятий.

– Мои сотоварищи, - веско представил по званиям и именам-отчествам и фамилиям Константин и добавил: - Оба тяжело ранены на фронте.

Женщина сочувственно заохала. Судя по голосу, совсем еще молода. Добрая, наверное, располневшая на московских расстегаях и кулебяках. Небось глядит не наглядится на сынуленьку. А отец молчалив. Должно быть, сухарь в вицмундире, застегнутом на все пуговицы.

Заскрипели крышки плетеных корзинок, зашуршал пергамент, по комнате разлился аромат домашних яств.

– Вы, воины дорогие, не побрезгуйте нашими гостинцами, откушайте! Тут и курочка, и гусятинка, пироги, варенье, грибочки, икорочка... Кушайте на здоровье, поправляйтесь!

– Возьмите, Тимофей Терентьич, - сказал -прапорщик.
– Мама, передайте Антону Владимировичу.

– Гм, гм, - произнес отец.

– Больно тебе, Котенька? Очень болит?

– Скоро уже выпишут, - с полным ртом ответил он.
– Шрам на бедре, конечно, останется, да ведь как солдату без шрамов?

– Ты когда написал, мы все читали-перечитывали, сколько слез пролили... Да ты живыми словами расскажи, родненький!

– Что рассказывать?
– смутился он.
– Забылось уже. Как описывал, так и было.

– Ох, господи! Как, поди, жутко в рукопашной-то, бедненький мой! причитала мать.
– Этот третий, ирод германский, со спины наскочил? А с теми двумя ты одним махом, да?.. Герой ты у меня, родненький, герой! Страшно-то как за тебя, о господи!

Антону были приятны ее напевный московский говор, любовь к сыну.

– А потом-то как было? Как выносили под пулями с битвы?

– Когда ранило меня в бедро, кровь так и хлынула фонтаном. Не окажись рядом санитара, изошел бы. Бинта потратили ужасно много. Положили на носилки - ив полевой лазарет.
– Тут уж он живописал подробно и соответственно действительному.

– Не стыдись, родненький, скажи: кричал, плакал?

– Что вы, маменька, как офицеру возможно! Я сознание потерял.

В палату забежала Надя.

– Познакомьтесь. Это наша...
– он запнулся, не зная, как назвать, наша заботливая попечительница. А это мои родители, Надежда Сергеевна!

– Здрасте!
– проговорила девушка, и тут же за нею хлопнула дверь.

– Проста, - сухо сказала мать, уловив нечто в голосе сына.

– Что вы, маменька! Она такая хорошенькая и пре-заботливая!

– Простолюдинка. Совсем не нашего круга, Константин, - строго повторила она.
– А о тебе все Варенька спрашивает. Написал бы ей.

– Гм, гм, - поддакнул отец.

– И нам пиши почаще. Выздоравливай побыстрей. А как выпустят отсюда, вместо санатории домой приезжай. Мы не можем гостить в столице: у отца служба, его только на сутки отпустили. Обещай, что нам будешь писать каждый день и Вареньке напишешь!..

Когда они удалились, Катя вздохнул - то ли с грустью, то ли с облегчением.

– Вы младший из братьев-сестер?
– спросил Антон.

– Единственный. Отец поздно женился. Мама очень хотела еще. Почему-то дочку. Не получилось.

Есаул хохотнул:

– Батя, видать, из судейских?

– По почтово-телеграфному ведомству. Чиновник восьмого класса. В наступающем году за выслугу святого "Станислава" будет удостоен, уже представлен.

Антон почувствовал раздражение.

– Вы с золотой медалью, конечно, гимназию окончили?

– С серебряной, - повинился Константин.
– По древнегреческому срезался. Поначалу хотел в университет, на юридический, но перерешил и из класса первым записался в военное училище. В Александровское, на Ходынском поле, знаете?

Путко знал Москву плохо. Ходынское поле было связано для него только с трагическим событием в день коронования Николая II.

– По первому разряду окончил, - не удержался, похвастался прапор. Ускоренный выпуск.

Под вечер Наденька прибежала в палату:

– Новости, миленькие мои! Новости-то какие! Из города девчата пришли на ночную смену, такое сказывают - с ума сойти!

– Что случилось, кралечка? Кайзера Вильгельма наши заполонили?

– Какого там кайзера! Распутина убили, вот что!..

2

Откуда выполз и, набирая силу, понесся по городу слух, установить было невозможно. Но уже через час барышни на телефонных станциях едва успевали включать вилки соединений, и в трубках едва ли не всех аппаратов звучало: "Вы уже слышали?.. Ах, неужели правда?.."

Молва в этот пронзительно морозный декабрьский день катилась по Питеру подобно снежному кому, подминая под себя[ другие новости, даже вести с театра войны, и без-разборно впитывая все подряд: возможное и вероятное, невозможное и фантастическое. Действительно, попади в плен сам кайзер, это не произвело бы такого впечатления, как слух об убийстве Распутина.