Заговор генералов
Шрифт:
Сказать им об этом?.. Прапорщик онемеет от изумления. А есаул?.. Не трус. Вон как загнул о царе, царице и династии. Рубака. Но зачем говорить? Ради красного словца? Или и здесь, в лазарете, Антон хочет создать ячейку?.. Катя вряд ли подойдет: изнеженная московскими пуховиками душа. Казак бы пригодился. В бою, под пулями, он, наверное, надежный. Но в бою против кого и за кого?.. Не следует торопиться.
– Хватит об утопленнике, что там на фронте, Константин?
– повернул он разговор в обычное русло.
Прапорщик ухватился за газету, как за якорь спасения:
– Под Ригой: "Сильный обстрел наших позиционных участков и наступательные попытки пехоты. Кроме огня тяжелой артиллерии германцы использовали бомбометный
Он все еще не мог успокоиться и читал без выражения. Стертые слова и равнодушный голос. А у кого-то в эту самую минуту так же, как тогда у Антона, выжигает глаза...
– "На Румынском фронте, потесненные атаками противника, наши войска в районе Бакэу отошли на новые позиции..."
Путко вспомнил: там, в предгорьях Южных Карпат, на позицию его батареи среди болот вышел мипувшим летом генерал, бежавший из австрийского плена. Корнилов. Измученный, запаршивевший, с лицом вепря. Официальная молва вознесла его. Генерал был принят во дворце, награжден, произведен в следующий чин и назначен на корпус. Как тогда Кастрюлин-младший, Петр, огрел его по шее!..
Антон уже не слушал Катю. Отдался мыслям, в которых только и черпал тепло и надежду. Что бы с ним ни случилось, был он нужен и будет нужен! Не молоху войны - товарищам. Петру, длиннорукому заряжающему четвертого орудия, вестовому Цвирке, Авдею - всем солдатам, которых сплотил там, на батарее, и которым передал частицу своей правды.
Но как трудно шел к ним Антон!.. Это оказалось трудней, чем по-пластунски ползти через простреливаемое поле.
Осторожно, капля по капле, вливал он в сознание солдат свое представление о мире и о роли в нем каждого. Большинство солдат на его батарее умели читать. Кое-кому он начал давать брошюрки, которые раздобывал у товарища из подпольного дивизионного комитета. Удалось ему достать и тоненькую книжицу, вложенную в обложку солдатского песенника.
– манифест ЦК РСДРП "Война и российская социал-демократия".
Сколько недоуменных, даже враждебно-отчужденных вопросов посыпалось на него! "Выходит, - наседал Петр Кастрюлин, - надо играть труса? Германец прет, а ты ему спину показывай: не хочу, мол, проливать твою германскую пролетарскую кровь?" - "Нет, - разъяснял Путко, - труса мы играть не будем. Но мы должны быть готовы к тому, чтобы, когда пробьет час, повернуть эти гаубицы против царя".
– "Против... царя?
– лицо Кастрюлина белело, на щеках проступали рытвины оспин.
– Да за такие слова..." - "Говорю прямо, потому что поверил вам, Петр. Тут задача простая: или за царя, или за народ". "Выходит, вы, ваше благородие, сицилист?" - "Оставь "благородие" для строя. Да, я - социалист. А точней...
– и впервые за годы выговорил: - Я большевик".
– "Это кто ж такие?" -Сначала Петру. Потом, уже вдвоем с ним его напарнику Авдею. Другим. Они поняли: он доверяет им свою жизнь. За такие разговоры, да еще на фронте, поставят к стенке. Но тем понятней открывалась им его правда. "Большевики призывают не отдать Россию германцам, а всем вместе - и русским, и немецким, и французским, и австрийским солдатам - выступить против своих правительств. Воевать не за Босфор и Дарданеллы, не за эти вот Карпатские горы, а за то, чтобы никогда больше не было захватнических войн. Чтобы люди были не "серой скотинкой", а гражданами свободного государства". И новые вопросы: а что такое свободное государство, что такое - гражданин, империалист, социал-демократ, социалист-революционер?.. От самых азов политической грамоты. Он чувствовал: почва уже глубоко вспахана, разрыхлена. Можно бросать в нее семена. Петр стал в ячейке одним из самых крепких и понятливых. Пора было браться и за соседнюю батарею, за весь дивизион. В начале зимы их дивизион перевели с Румынского фронта на Северный, под Ригу. В пути, в эшелоне, Антон приглядывался к солдатам других батарей. Поручил
И вдруг - та газовая атака... Как там сейчас Петр, остальные его товарищи? Прорастут ли семена? Не затопчут ли всходы?..
– Ишь ты!
– вернул его на постылую лазаретную койку голос Кати.
– У нас еще только сочельник, а у них в Европе завтра как раз первое января, Новый год! Вот, из Парижа: "Монархи России, Великобритании, Бельгии и Сербии по случаю наступления Нового года обменялись с президентом Фрапцузской республики Пуанкаре пожеланиями успеха и заверениями в решимости довести до победы войну, разразившуюся над Европой по вине австро-германцев, которые и несут за нее ответственность перед историей".
Петр Кастрюлин при последнем их разговоре уже нетерпеливо спросил: "Когда ж все солдаты повернут ружья?" - "Когда поймут, что без этого мира не будет", - ответил Антон. "Долговато ждать!" - "Ты же вот понял".
– Нам на рождество подарки будут непременно, - продолжал прапорщик. Наденька сказывала, уже елку в зале убирают.
– Тебе б, ёшь-мышь, только подарки, - пробасил Шалый.
– А мне отписали: моих батраков забрили, одни бабы остались - вот тебе и дарины...
– Тут в газете напечатана фотография последнего чуда войны, я вам сейчас обрисую, Антон Владимирович.
– Катя был все еще обижен на есаула и демонстративно обращался только к Путко.
– Сухопутный английский дредноут. Это как громадный утюг, только без ручки. С боков торчат пулеметы и пушки. Переползает через воронки от снарядов, давит проволоку - тут так и показано. С таким чудом выиграем мы в повод! году войну!..
Каждый жил в их палате своими заботами и интересами.
На берегах Соммы и Марны, по полям Фландрии и холмам Румынии наступал семнадцатый год. Отставшая на тринадцать дней со своим старым летосчислением, приближалась к нему и Россия, подводя итог минувшему. Все сплелось в клубок: миллионные жертвы на фронтах и убийство Распутина, самоотверженность революционеров и пустозвонные речи думских ораторов... Крутится, вертится этот пестрый клубок. Нити его запутываются. Расплести их нет никакой возможности. Единственный выход - разрубить. Россия вступает в Новолетие...
"Недолго ждать, поверь!
– ответил он тогда Петру.
– Моя правда, наша с тобой правда хоть не в полный голос, а идет от уха к уху - всех обойдет, дай срок!.."
2
Серго не смыкал глаз уже вторые сутки. Сидел возле роженицы, слушал ее пульс; прикладывая ухо к животу, улавливал слабые удары сердца ребенка. Жив. Пока еще жив... Ничтожный шанс. Эх, если бы приехали за ним раньше, если бы возможно было доставить женщину в По-кровское... Но в таком состоянии, по пятидесятиградусному морозу... Он одурел от бессонницы и духоты. Бормотал:
– Ну, ну!.. Соберись с силами!..
Она не понимала по-русски, он не знал якутского. Как же ей помочь?..
Родовые схватки сменились потугами. Решающие мгновения.
– Ну же! Ну! Ты должна!..
И тут он вспомнил: метод Кристеллера! Кажется, такое имя у этого врача!.. Охватил рукой живот женщины, вцепился пальцами в край нар и напряжением всех своих мышц стал помогать ей, дополняя ее усилия, как бы выдавливая из ее чрева плод. Опасно. Великий риск! Еще! Еще!..
И чудо свершилось. Ребенок появился на свет.
Теперь и для фельдшера все привычно. Принять. Перевязать пуповину... Малыш дышал слабо. Серго припал ртом к его рту, будто целуя, и начал отсасывать жидкость. Потом поднял его за ножки, уместившиеся в ладони, и другой ладонью легонько шлепнул по ягодицам. Малыш пронзительно заорал.
– Сын! Прекрасный мальчик!
Страшненький красный комочек. Чудо малыш! Просто красавец с еще незрячими узкими глазенками!..
Все. Женщины наслега довершат остальное сами.
А тойон обойдется без "иельцера". Пусть привозит врача из Якутска.