Заговор против террора
Шрифт:
Дозвониться было нелегко: телефон почти все время был занят. Наконец ответили, и он попросил Софу Фридман.
— Сейчас, — ответил недовольный женский голос, а через минуту ему ответили, что она на операции и подойти не может.
Кирилл не переживал, что с Софой не удается увидеться. Он собирался приехать к ней в воскресенье, но закрутился со своими журналистскими делами и встречами — работа не давала покоя даже в выходной день. Что делать, все перегружены, а понедельник уже завтра, рассуждал он в воскресенье, и мы встретимся в синагоге, на встрече с Голдой Мейерсон. Вернулся он домой поздно вечером и лег спать с предвкушением скорого свидания.
В синагоге было не протолкнуться. Люди стояли плечом к плечу уже при входе, и пробраться в зал Кириллу удалось только благодаря удостоверению журналиста
Раввины на сцене что-то пели, потом бормотали на незнакомом языке, раскрывали свитки и читали их, а потом снова пели. Те в зале, которым посчастливилось занять кресла, вставали порой, как по команде, иногда что-то дружно говорили, а иногда нестройным хором произносили «аминь». Один раз Кириллу показалось, что в неразличимой массе женщин промелькнуло лицо Софы, а потом исчезло, и отыскать ее он не смог. Потом он заметил, что головы всех без исключения мужчин покрыты маленькими шапочками — ермолками, он знал об этом правиле от приемной матери, но впопыхах забыл, и сейчас ему было неловко за свое неуважение к обычаям собравшихся людей.
Наконец, он догадался, кто из женщин Голда. Все взгляды мужчин были устремлены на нее. Женщины, находившиеся на балконе, подходили к ней и касались ее одежды, как будто это была святая, посланная с небес для спасения. Во всей синагоге витали эйфория, неземной восторг и гордость. Кириллу почувствовал себя неловко, как будто он подглядывал за сугубо интимными отношениями людей, как будто он чужак среди посвященных. Несомненно, фотографировать в синагоге было бы грубым нарушением обычаев и наверняка вызвало бы подозрения. Стоять, однако, было утомительно и скучно. Службы он не понимал, ничего интересного для себя как журналиста, так и осведомителя он не видел, потому, деликатно протискиваясь меж плотно прижавшихся друг к другу людей, вышел из душного зала синагоги на улицу. То, что он увидел, потрясло его. Небольшая площадь, примыкавшая к синагоге, и все смежные улицы, которые вели к ней, были заполнены людьми, стоявшими почти так же плотно, как и внутри синагоги. Они улыбались, возбужденно переговаривались, то и дело поглядывали на вход в синагогу. Сколько их здесь? Не сто-двести человек, как предсказывал Щеголев. Десять, двадцать тысяч? Может, и больше. Такое бывает только во время массовых демонстраций в государственные праздники. А здесь. Такое поклонение иностранному представителю будет рассматриваться как предательство, измена родине, тут уж не могло быть сомнений. Открытая демонстрация верности иностранному государству! Не нужно даже доказательств измены родине, они и так налицо.
Кирилл вышел на Большой Спасоголенищевский переулок, здесь нашел подходящее место для съемок и стал, как все, ждать. Опытным взглядом он обвел толпу в поисках переодетых сотрудников МТБ, но точно определить никого не смог. Если они и были здесь, то в очень малом количестве. МТБ явно просчиталось; оно не готово было к такому нашествию. Кому могло прийти в голову, что соберется такая толпа? Грубый просчет, ничего не скажешь.
Вдруг толпа всколыхнулась, как колосья в поле от порыва ветра, зашелестела, забормотала и затопила тротуары, мостовую и любой клочок земли, где можно было пристроиться.
— Голда, Голда, — послышались крики и непонятные восклицания на идиш, женщины радостно всхлипывали, мужчины возбужденно басили. Когда Голда, стиснутая толпой, появилась в поле зрения, он быстро сделал первый снимок. Потом второй, третий. Он ожидал, что люди, заметив, что он фотографирует, будут закрывать лица, прятаться друг за друга или просто убегать. Ничего подобного не произошло. Мало кто обратил на него внимание, да и те никак не реагировали.
Около Голды в это время творилось нечто невообразимое. Одни пытались дотронуться до нее, как до богини-исцелительницы, другие целовали края ее одежды, а кто-то падал перед ней на колени. Как мужчины, так и женщины, плакали, сотрясаясь как в болезненном экстазе. Голда продвигалась медленно, боясь наступить на кого-нибудь или оттолкнуть.
«Какая бьющая по мозгам разница между встречей израильского посла и наших руководителей!» — подумал Кирилл. У Голды нет никакой охраны. Нет машин с
водителями, даже такси нет, чтобы подвезти ее к гостинице. Нет комсомольских и партийных энтузиастов, несущих плакаты и портреты партийных руководителей. Нет огороженных улиц, солдат с автоматами наперевес, с патронами, загнанными в патронник на случай отражения атаки врагов народа. А причина этому проста. Нет у Голды здесь врагов, которые хотят ее убить, потому что она не сделала никому зла. Не нужны здесь транспаранты, кричащие о любви к ней, поскольку любовь, а вернее обожание, настолько очевидны, что не требуют никакого подтверждения. Более того, люди пришли сюда, несмотря на то, что рисковали, их могли загнать на долгие годы в тюрьмы, лагеря, если не хуже.Кирилл остановился возле такси, которое не могло продвинуться сквозь толпу. Голде удалось протиснуться к машине, и, когда она села в нее, народ наконец расступился. В тот момент, когда такси тронулось, Кирилл заметил Софу. Она шла впереди, неторопливо, не оглядываясь по сторонам, как будто погруженная в свои мысли. Кирилл догнал ее и тронул за рукав.
— Софа.
Она вздрогнула, потом улыбнулась и вцепилась в его рукав.
— Ты видел? Ты видел? — взволнованно, полукриком спросила она. — Ты видел Голду?
— Да
— Невероятно. В наше время — такая демонстрация. Как видно, прав Гольдштейн, а не Шигалевич. Наступают другие, лучшие времена.
— Пойдем, купим бутылку шампанского и отметим это событие у тебя дома.
— Пойдем, — согласилась Софа, одарив его светом сияющих глаз.
Глава 11
Короткий ноябрьский день 1948 года, холодный и хмурый, рано угас, уступив место вечерней мгле. Кремлевские здания опустели и затихли. Берия включил свет и поудобнее устроился в кресле, намереваясь работать допоздна над разбросанным на огромном столе ворохом донесений. Не до семейного уюта и отдыха ему было сегодня. Несколько документов с кричащей надписью «Совершенно секретно» требовали серьезного рассмотрения и немедленных решений. Эти донесения позволяли восстановить до мельчайших подробностей события, случившиеся во время приема иностранных представителей, организованного Молотовым в Министерстве иностранных дел. В центре внимания там была Голда Мейерсон, посол Израиля — еврейского государства, созданного всего пять месяцев назад. Без году неделя, на карте его не видать, а вела себя Голда так, как будто представляла большую страну: независимо, самоуверенно, на равных с послами великих держав. Возможно, такое поведение и не привлекло бы особого внимания, если бы не Полина Жемчужина, жена Молотова. Беседовала она с Голдой на идиш, потому только два еврея — его осведомители из МИДа, — понимали, о чем идет речь. Жемчужина со слезами радости на глазах уверяла Голду в любви к Израилю. Разглагольствовала о том, как хорошо для евреев всего мира, что образовалось еврейское государство. Оно, дескать, будет залогом безопасности евреев во всем мире, поэтому все евреи должны это государство поддерживать. Молотов не вмешивался, хоть и стоял неподалеку с озабоченным выражением лица, старая лиса. Но он не понимал идиш. Оставалось ему только полагаться на здравый смысл своей жены.
Голда была сбита с толку таким приемом. Наивно полагая, что Жемчужина выражает настроение советского руководства, она стала с воодушевлением делиться своими впечатлениями. Особенно, по ее словам, волнующей была огромная стихийная демонстрация евреев возле московской хоральной синагоги, где 4 и 13 октября ей устроили прием.
— В синагогу вместилась только крошечная часть тех, кто хотел меня видеть, — воодушевленно говорила Голда. — Я не могла пройти сквозь толпу. Люди плакали от радости, пытались ко мне прикоснуться. Такого приема я не ожидала.
Берия поправил пенсне и откинулся на спинку кресла. Какая наивная баба! Для нее, американки, спонтанное сборище на улице — дело обыденное, и уж во всяком случае не предмет для составления доноса с грифом «Совершенно секретно». У нас это тяжкое преступление. Нет, однако, ничего удивительного в том, что Голда этого не знала или не понимала. Удивительным было то, что большинство принимавших участие в этом стихийном сборище понимали это и тем не менее пришли встречать Голду. Или, быть может, они решили, что приезд израильского посла положит начало новой эры в отношении к евреям? Идиоты. Новая эра наверняка уже наступила, и не поздоровится им от гнева Сталина. Вместо того, чтобы выражать свою любовь и преданность вождю, этот народ выражает, пересилив страх, любовь к израильскому послу! Напоказ всему миру!