Заговор русской принцессы
Шрифт:
— Вряд ли. Думает, что где-то их по пьяному делу потерял. А потом, даже если и догадался, так что с того? Не будет же он о пропаже государю сообщать.
— Ну коли так…
Вместо глаз — полыхающие угольки. Илларион едва не перекрестился от накатившего наваждения. И привидится же такое! Он опустил ладонь, поднятую для крестного знамения. В глубоких черных глазах отразился блик заходящей луны. Спряталось светило за набежавшую тучу, и Терентий вновь принял человеческий облик.
Илларион относился к Терентию с осторожностью, даже с некоторой опаской. Кроме злодейских глаз, тот имел еще и поганый язык. Едва пожелает человеку худое, как того уже скрючит от тяжелого недуга, а потом проклятый долго разогнуться не может. А на прошлой неделе боярин Бецкий, осерчав за что-то на Терентия, обещал
— Чтобы ты издох к утру.
Вроде бы сказано было мимоходом, не со зла. А только ночью боярину отчего-то сделалось дурно, и под утро из горла хлынула кровь, которую не могли унять ни иноземный лекарь, прибывший немедля, ни ворожей, умевший заговаривать любой недуг.
Так и выпустил дух без покаяния и божьего благословения.
А старая Марфа Михайловна, знахарка, лечившая травами самого государя, что была призвана во двор боярина вместе с остальными, так и сказала:
— Не обошлось здесь без колдовства!
Вот и посматривал Илларион на Терентия со скрытым страхом. Скажет что-нибудь гадкое всуе, так до утра и не дотянешь…
О своем даре Терентий никогда не заговаривал и прекрасно осознавал его неистребимую силу. Иллариону было ведомо, что дар колдовства ему передала прабабка, известная на всю округу ведунья. Дотянув до века, она умирала в избе под иконами в полнейшем одиночестве, а многочисленная родня невольно топталась у порога, не отваживаясь приблизиться. Угасала старуха в страшных мучениях (плата за сделку с дьяволом), но горше всего было то, что не могла она передать свое урожденное дарование кому-нибудь из ближних родственников. А, стало быть, с ее уходом обрывался родовой колдовской промысел, доставшийся ей от пращуров, корни которого терялись где-то в глубине веков.
Даже с ее кончиной не было уверенности в том, что колдовской талант прабабки не вселится в кого-нибудь из домочадцев, а потому с каждым гнетущим вздохом старухи родственники все дальше удалялись в сени, и только любопытство заставляло их просовывать в щели носы.
— Крышу надо разобрать, — предложил один из внуков, тощий тридцатипятилетний верзила. — По-другому нельзя. Так и будет ее дух кружить, пока кому-нибудь из нас не напакостит. А как дыру у печи разберем, так ее поганая душа через прореху и выпорхнет.
Взяв топоры, он с двумя братьями отправился на крышу избавляться от колдовского наследия. Почувствовав отсутствие старших, старуха вдруг открыла глаза, вперила черные глазищи в пустую темноту и, отыскав в проеме любопытное хитроватое личико Терентия, поманила заготовленным яблоком:
— Поди ко мне, Терентюшка, угощение отведай.
Ни тогда, ни впоследствии, несмотря на долгое вдумчивое самокопание, он так и не смог объяснить себе, какая именно сила заставила его пренебречь наставлениям батюшки с матушкой и двинуться прямиком к постели умирающей старухи. На крыше уже слышался шум. Скоро, не считаясь с возможными потерями, братья примутся рубить крышу, нещадно нарушая ее целостность. У колдуньи оставалось совсем немного времени. И тут неожиданно для себя Терентий почувствовал, что между ним и старухой установилась какая-то духовная связь. Невидимая внешне, но настолько прочная, что противиться ей не хватало более сил. Именно она требовала передвигать ноги, вопреки желанию, подталкивала ближе к кровати, пропахшей нечистотами старухи, заставила схватить протянутое яблоко.
Сверху раздался стук. Батяня с дядьями били по крыше топорами. Еще несколько минут работы и темную горницу с умирающей в дальнем углу ведьмой зальет солнечный свет.
У старухи еще хватило сил, чтобы погладить духовного наследника, после чего она тихо отошла, разлепив губы в блаженной улыбке.
Как бы там ни было, но после случившегося с Терентием стали происходить неведомые ранее вещи. Его слово как будто бы обрело вещественную силу и безжалостно разило всякого, о ком он поминал дурно. А потому, ведая о своем необычайном даровании, худых слов он старался не произносить. Но даже то немногое, что прорывалось из глубин души, напоминало сабельный удар.
Илларион видел, как поблескивают в ночи черные глаза Терентия, словно
у дикого зверя.Прогнав суеверный страх, Илларион спросил:
— А правда то, что о тебе в народе молвят?
Глянул Терентий на приятеля и будто бы дыру во лбу прожег.
— Болтают больше, — вяло отмахнулся он. — Вот прабабка моя была колдуньей. То верно!
Теперь Илларион понимал, что оказался Терентий рядом неслучайно. Софья Алексеевна, не полагаясь на кистень, призвала в помощь вещую силу.
— Не до утра ведь нам сидеть, пока этот Жеральдин всяко Анну не познает!
— К чему ты это, Макарыч? — удивленно спросил Терентий.
— Не мог бы ты сделать так, чтобы на него бессилие напало. Не будет же он тогда до самого утра при Анне пребывать. Ведь зазорно ему как-то станет за свою слабость.
— Верно, — приободрился Терентий. — Да и мне не в радость торчать под дверьми этой Монсихи. Он удовольствие там получает, а нам чего? Ну ежели надо для дела, тогда постараюсь.
Оторвав небольшую веточку, он ловко начертил на земле фигурку, воткнул прутик и принялся что-то нашептывать, совершая ладонями какие-то странные движения. Илларион уже внутренне приготовился к чему-то необычному. Скорее всего, он бы не удивился, если бы оторванная ветка вдруг неожиданно занялась пламенем или вдруг ожила. Но оторванный прут продолжал стоять, как и прежде, лишь слегка шелестел на ветру листьями. Ровным счетом ничего не происходило. Илларион даже посмотрел на Терентия, полагая, что это обыкновенный розыгрыш, но потому, как неожиданно черты его лица заострились и погрубели, осознал, что Терентий на самом деле колдует.
Наконец чаровник вытащил из земли ветку и, подув на нее, сердито переломил.
— Все! Теперь у него того… Не получится с бабой! — победно произнес ведун, швырнув через левое плечо поломанный прут. Широко растянув губы в сладкой улыбке, протянул: — По-осмотреть бы!
Жеральдин, не отрывая взгляда, продолжал смотреть на раздевающуюся Анну, помогая ей распутывать одежду. Наконец пал последний лоскут, и тело женщины открылось во всей своей красе. Именно такой она должна предстать перед богом.
Анна жаловалась, что русский царь постоянно спешил, забывая даже приласкать, что Питер совершенно ничего не понимает в женщинах.
Сбросив панталоны, она лежала на софе, неприкрытая, слегка сомкнув колени, — будто невинная девочка, впервые отдававшаяся нахлынувшему чувству. Задача Жеральдина — соблазнить, сделать так, чтобы прошедшая ночь навсегда осталась в ее памяти.
А вот это уже занятно! Словно стесняясь направленного взгляда, Анна прикрыла руками бугры Венеры. Она была еще и искусной актрисой. Взглянув из под узкой ладошки на Жеральдина, Анна изобразила неподдельный ужас, тем самым только увеличив его желание. Жеральдин едва не поддался соблазну немедленно разомкнуть плотно стиснутые колени. Нет, нужно проявлять выдержку! Не следует уподобляться нетерпеливому молокососу, впервые дорвавшемуся до женского тела. Обхватив плечи Анны, Жеральдин поцеловал ее в губы, почувствовав, как они страстно отозвались на его напор.
Опустившись ниже, Жеральдин ухватил сосок, ощутив, как он напрягся в его губах твердой вишенкой и, отпустив его на свободу, провел языком по глубокой ложбинке между буграми Венеры и медленно, оставляя влажную дорожку, принялся спускаться к самому животу.
Язык добрался до пупка, — глубокого и соблазнительного, как греческая амфора. В него хотелось залезть с головой, попробовать на вкус. Жеральдин едва тронул его языком, как вдруг почувствовал в области паха острую боль. Стиснув зубы, он не без труда подавил болезненный крик. Что-то было не так. Прежде подобного не наблюдалось! В какой-то момент Жеральдин даже потерял интерес к прелестям Анны. Тело ее теперь казалось уродливым и не столь соблазнительным, груди — неимоверно большими, шея — очень длинной и тонкой. Даже волосы, которые прежде пленили его воображение, представлялись ему ломкими и жидкими, а сама близость с Анной неожиданно стала едва ли не омерзительной. В сознании же произошла какая-то непонятная перемена, причины которой он не мог разгадать. Даже сама мысль о том, что красота женщины доставляла ему раньше неслыханную радость, была в тот момент просто смешной.